Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
35 
У меня сжимается сердце: она – моя единственная подруга, самый родной человек.
Я обнимаю ее за плечи, неловко чмокаю в макушку – между нами не приняты телячьи нежности.
«Ничего... Пробьемся...» – она бормочет, жмется ко мне.
* * *
«Мойте руки и – марш разбирать!»
Дети возятся в комнате. С кухни нам слышен их визг. На столе ворох кленовых листьев: желтые, красные...
«Жаль, что ты не поехала: тишина, красота... Народу – никого. Раньше какие толпы! А теперь – всё. Как вымерли».
Кленовые аллеи. Газоны, осыпанные золотом... От земли тянет прелью.
Как хорошо в покинутых местах, покинутых людьми, но не богами, и дождь идет, и мокнет красота старинных рощ, приподнятых холмами...
Юная нимфа, кутаясь в мраморные складки, торопится к своему любовнику...
Любовник муз уединенный...
«Мама, мамочка, – дочь вбегает в кухню, – тетя Яна сплела венок! Золотой!» – «В лицей не заходили?» – «Куда?» – «Мы же с тобой были... Ты что – забыла? Там учился Пушкин...»
«Ой! А тетя Яна купила нам Сникерсы, – она роется в кармашке. – Я хотела тебе оставить, а потом съела. Случайно. Ты не обиделась? Красивый правда?» Она разворачивает пустую обертку.
«Выброси в помойку».
Александра прячет за спину: «Я же коплю. У нас все девочки копят. “Сникерсы” или “Марсы”. А тетя Яна сказала, что еще купит, и у меня будет больше всех. Звонок, звонок!» – бросается в прихожую.
«Не открывай, – я кричу вслед. – Спроси – кто?»
«Это – папочка», – возится с тугими замками, приплясывает от нетерпения.
Он роется в портфеле. Вынимает шоколадный батончик. Александра подпрыгивает, чмокает его в щеку: «Ура! Еще один “Сникерс”!» Я говорю: «Витю угости».
Он пристраивает портфель, возится со шнурками. «Между прочим, – я бросаю тапки, – в доме – двое детей». – «Она что – никогда не уходит?» – «Она, как ты изволишь выражаться, сидит с твоей дочерью».
За кухонной дверью маячит Янин силуэт.
«Привет семье, – мой бывший заходит в кухню. – Как поживаешь?» – «Твоими молитвами, – Яна выводит нараспев. – Пойду гладить листья. Завтра сдавать».
«Что сдавать?» – он смотрит ей вслед. «Кровь, – объясняю нежно. – Сдавать кровь». – «Она что – донор? – он изображает удивление. – А мне казалось – вампир».
Видимо, тоже шутка. Вроде той, с беременной старухой.
«Папочка! – Александра заглядывает. – Это – из д’Артаньяна! Моя любимая песня».
- Когда-а твой дру-уг в крови-и, а-ля гер ком а-ля ге-ер-о! Когда твой дру-уг в крови, будь рядом до конца-а...
«Ты – серьезно? Она правда сдает? Но ты же, кажется, зарабатываешь...» Я подаю сухую ложку: «А ты?»
«Таким, как я, – он накладывает кофе, внимательно мешает в чашке, – нынешние времена не благоприятствуют, – намазывает масло. – Выживают самые предприимчивые. Интеллектуалы, напротив, вымирают». – «От голода?» – «Нет, – он жует сосредоточенно. – Женщины не вступают с ними в контакты, не позволяют передать генетический набор...»
«Ты собрался размножаться?» – «При чем здесь я? Я имею в виду тенденцию. Понадобились века мрака, чтобы человечество осознало главное: интеллектуальные усилия дают несопоставимый результат...» – «А сразу: и мозги, и предприимчивость?» – «Ну... – он крутит мокрой ложкой, – это вряд ли...»
«Извините, – Яна заходит в кухню, – я на минутку. Нам нужен утюг».
«А у вас, коллега, – он оборачивается, – есть какая-нибудь теория? По текущему моменту». – «Конечно, – Яна покачивает утюгом, – теория Дарвина. Выживает сильнейший. Слыхал про естественный отбор?»
«Вот, – он обращается ко мне. – Мы с коллегой пришли к одинаковым выводам. Причем независимо друг от друга, как Бойль и Мариотт. Я тоже полагаю, что многое начинается заново. Мы стоим на пороге, за которым брезжат новые смыслы. Наша задача – их обрести. Помните речь Кеннеди? – он заводит глаза к потолку, приосанивается: – “В истории человечества существует лишь малое число поколений, на чью долю выпала возможность защитить свободу в тот час, когда ей грозила опасность”... Мы, – он заканчивает торжественно, – именно такое поколение. Защита свободы – наше право и честь».
«Ты готовишься обратиться к нации?»
Яна оборачивается в дверях.
«Я готовлюсь обдумать и переосмыслить. Во всяком случае, ответить на некоторые вопросы...»
Она уходит, не дослушав.
Я спрашиваю: «Например?» – «Например, – он покачивает стоптанным тапком, – понять подспудные чаянья народа». – «Обратись ко мне, – я отодвигаю чашку. – И я объясню. Народ хочет жрать: пить кофе, мазать хлеб маслом». – «Это, – он возражает убежденно, – пока. Но потом, когда физиологические потребности удовлетворяются, народ начинает задумываться о смыслах. В сущности, это и есть европейская цивилизация – поиск подлинных смыслов. Постепенный, но неуклонный. Рано или поздно мы к этому придем».
35 
