Капитан не обращал внимания на песчаные вихри, секущие лицо. Управление лошадьми почти не требовало от него усилий, и благодаря этому он получил возможность не торопясь изучить приунывшую, упавшую духом женщину, сидевшую рядом с ним. Именно этим он и занялся, поглядывая на нее из-под темных ресниц.
Он выискивал изъяны… хоть какой-нибудь признак, который мог бы послужить свидетельством, что эта женщина — совсем не то невинное создание, которым некогда были полны его мечты и сновидения. Но ни одного такого признака он не находил. Ее золотистые волосы, хотя и спрятанные сейчас под вязаной шапочкой, остались такими же длинными и шелковистыми, какими были всегда.
Светлая кожа, столь же гладкая и нежная, как в юности, так и манила притронуться к ней. Высокие дуги бровей придавали лицу выражение надменной отчужденности. В высшей степени завлекательное выражение. В глазах у нее — в этих несравненных небесно-синих глазах — отражались все движения ее души. А уж о линии рта и говорить не приходится: совершенная форма лука Купидона; такие губы словно сами просятся, чтобы их целовали не отрываясь.
Прищурившись, он перевел взгляд на белую нежную шею, а потом еще ниже — на тугие полные груди, обтянутые прилегающим лифом чистого, накрахмаленного, но несколько выцветшего хлопкового платья. Продолжив осмотр, Луис был вынужден признать, что талия его спутницы сохранила девичью стройность. Ну а скрытые под широкими юбками прелести иначе как совершенными не назовешь. Это ему было известно. Он заставил себя перевести взгляд на дорогу. Эта женщина прекрасна. Так прекрасна, что просто дух захватывает.
Что ж, он этому только рад. Он просто в восторге оттого, что она по-прежнему соблазнительно-хороша. Теперь он мог наслаждаться ее красотой больше, чем когда бы то ни было раньше, потому что ее судьба его уже не волнует. Потому что она для него ничего не значит.
Пока он не получит приказа сниматься с места и выступать в поход, он может обладать ею когда пожелает. Может раздевать ее и лениво восхищаться чарами ее обнаженного тела. Может расценивать часы их жаркого соединения именно так, как они того заслуживают, — как удовлетворение телесной жажды. Сладостное, ни к чему не обязывающее развлечение.
И каким бы острым ни было наслаждение, оно всегда останется чисто телесным и никогда не затронет его душу. Никогда! А когда придет пора уходить на войну, он эту женщину просто отбросит в сторону и быстро забудет — точно так, как она забыла его в последнее лето их юности.
После часов, проведенных в пути и показавшихся ей вечностью, Эми наконец увидела, что они снова едут по земле Орильи. Но они направлялись не к асиенде. Коляска катилась по медленно поднимающейся в гору дороге, ведущей на северо-восток. Она повернулась, вопросительно взглянула на капитана и уже открыла рот, чтобы задать вопрос вслух. Однако ледяное выражение черных глаз отбило у нее охоту что-либо произносить.
Коляска перевалила за вершину небольшой гряды, и Эми увидела, что десятки людей из отряда Луиса Кинтано заняты здесь какой-то общей нелегкой работой, невзирая на палящий зной. С блестящими от пота коричневыми спинами, скинув форменные куртки и рубахи, они энергично работали лопатами, расчищая давно заброшенный канал, забитый грязью и всяческим хламом.
Некоторое время коляска катилась мимо работников, которые окликали седоков и приветствовали их. Натянув поводья, капитан остановил упряжку, спрыгнул на дорогу и, подойдя к своим людям, перекинулся с ними несколькими словами. Когда он возвратился, Эми, не желая спрашивать у него, чем это заняты здесь его солдаты, задала другой вопрос:
— Теперь вы отвезете меня домой?
— Еще не сейчас, — ответил он. — Сначала мы съездим к реке.
— К реке? — Эми так и подскочила. Он везет ее к реке! К мертвой, иссохшей Пуэста-дель-Соль! — Нет! — решительно запротестовала она; ее брови сошлись над переносицей. — Я не хочу к реке! Там ничего нет! Река давно пересохла. Отвезите меня домой!
— К закату будете дома.
Тряский экипаж подскакивал на сухой ухабистой дороге, неуклонно продвигаясь к реке. Сердитая и усталая, Эми держалась за сиденье, готовая зубами скрежетать от злости. С каждым разом, когда его твердое плечо ударялось о ее плечо или, наоборот, когда ее подбрасывало и подкидывало так, что она невольно валилась на него, ее раздражение нарастало все больше и больше.
Она хотела домой. Она хотела избавиться от непрошеного возницы. Ей было жарко и ужасно хотелось пить, и состояние у нее вообще было самое плачевное.