134 
В комнате не было стульев, поэтому мы легли на полу.
— Как мне хочется, чтобы эти мерзавцы прекратили орать, — сказала Лизетта.
— Ты слишком глупо вела себя, — отозвалась я. — В этом не было никакой необходимости. Ты могла бы сейчас спокойно находиться в замке.
— Я являюсь тем, кем я являюсь, и согласна мириться с последствиями этого.
— Бедная Лизетта, почему это тебя так беспокоит?
— Разумеется, беспокоит. Я была одной из вас. То, что я оставалась непризнанной, ничего не меняет. Леон спасет меня, вот увидишь, и кое-кому придется ответить за то, как они обращались со мной.
Я не ответила. Мне было нечего сказать. Лизетту больше волновали проблемы ее рождения, чем вопрос, останется ли она в живых, ибо она была готова рискнуть жизнью ради того, чтобы убедить себе в благородстве собственного происхождения.
Теперь я ясно видела, как это становилось у нее навязчивой идеей, как она поверила в нее, вероятно, в течение всех этих лет, заставляла себя верить. Она позволила своим претензиям вырасти до таких размеров, что они стали для нее самым важным в жизни. И теперь она не могла смириться с тем, что это оказалось не правдой. Она была обязана продолжать верить… даже ценой собственной жизни.
Шум снаружи, похоже, немножко поутих. Я встала и выглянула в окно. Мне пришлось мгновенно отступить. Они все еще стояли там, ожидая нашей выдачи.
— Лизетта, — сказала я, — скажи им правду. Возможно, они поверят тебе. Это безумие — продолжать настаивать, что ты аристократка, и гордиться этим. Ты говоришь им, что ты их враг. Они ненавидят нас. Неужели ты этого не понимаешь? Они ненавидят нас за то, что мы обладаем тем, что они всегда хотели иметь. Разве ты не понимаешь этого?
— Понимаю, — ответила она, — понимаю, но это ничего не меняет.
— Я никогда не забуду, как они смотрели на Софи и Армана. На истинных аристократов… законнорожденных аристократов… в отличие от нас, Лизетта… бастардов. Но забрали именно нас. Почему? Потому что мы молодые, здоровые, потому что они завидуют нам. Эта революция построена на зависти. Неужели ты считаешь, что ее цель — сделать Францию лучше, сделать ее более счастливой страной? Нет. Все не так. И я очень ясно поняла это сегодня. Те, кто ничего не имел, хотят забрать богатства у тех, кто ими владел, и присвоить их себе. Получив все это, они станут такими же эгоистичными и равнодушными к судьбам других, как и их предшественники-богачи. Они сеют разрушения не ради лучшего будущего. Они просто хотят сделать так, чтобы неимущие стали имущими, а имущие нищими.
Лизетта молчала, и я продолжила:
— Разве не так обстоят дела и с тобой, Лизетта? Истинной дочерью революции? Ты постоянно завидовала, признайся. Ты позволила зависти пропитать всю твою жизнь. Ты выстроила картину, с самого начала опирающуюся на фальшивые посылки. Теперь я ясно вижу, как все это произошло. Это естественный вывод. Тогда ты была любовницей Шарля, и тебе было приятно, поскольку он собирался жениться на Софи. Не умышленно ли ты бросила цветок в его квартире, чтобы она заподозрила меня? Ты ведь всегда любила драматизировать события, не так ли? Тебе, должно быть, доставляло удовольствие быть его любовницей в то время, как он был обручен с Софи, но когда речь зашла о ребенке…
Лизетта взорвалась:
— Он должен был жениться на мне. Я думала, что он женится. Я думала, он заставит графа признать меня своей дочерью. Так почему же он не поступил так? Ты вышла за Шарля.
— Я была дочерью графа, Лизетта.
— Я тоже его дочь. Да… Да…
Я вздохнула. Говорить с ней было бесполезно. Она не откажется от своей навязчивой идеи, хотя в душе сознает, что мы с тетей Бертой рассказали ей правду.
Она должна продолжать верить в это, ведь вся ее жизнь была построена на этой вере. Она срослась с ней и не в силах признать правду. Даже представ перед кровожадной толпой, она заявила: «Я аристократка».
Господи, какой же она была дурой!
Но была ли я сама намного умнее ее? Я кривила перед собой душой. Я боялась. Я тосковала по Дикону — ах, как далеко теперь находился мой милый Эверсли! — и отказалась соединиться с ним. Я без конца лелеяла свои страхи и подозрения. Я всегда знала, что Дикон далек от святости. Очень далек. Но это тот Дикон, который мне нужен, и что-то извращенное во мне заставляло отказываться от него, не принимать его таким, какой он есть… что, собственно, и есть естественное восприятие человека. Нельзя лепить людей в соответствии с собственными представлениями о них. Любить можно цельную личность… со всеми ее недостатками и достоинствами, как я, собственно говоря, и любила Дикона.
134 
