Спустя полчаса, окончательно убедившись в том, что все у него валится из рук и его вымученные попытки приготовить хоть какое-то подобие торжественного ужина не имеют ни малейших шансов увенчаться успехом, Ив пришел к выводу: единственный способ узнать правду и вновь обрести душевный покой — это напрямик спросить Софи, почему она скрыла от него правду, не сказав о своем родстве с Фернаном.
6
Глубоко втянув в себя воздух, Софи сморщила нос: несмотря на тщательную уборку, в домике покойного дядюшки продолжал ощущаться слабый, но отчетливый запах тлена и
запустения. Когда светило солнце и ветер доносил аромат цветущего миндаля, этот запах почти исчезал. Но сейчас, когда шел дождь и воздух был насыщен влагой, он вновь чувствовался и портил настроение Софи. Он мешал ей в полной мере насладиться красотой отмытой вазы, которая словно бы светилась нежно-розовым светом. Софи предвкушала, как покажет ее Иву, как он будет любоваться вместе с нею этим шедевром. Она расскажет ему о своей семье, о любимой маме. Через два месяца маме исполнится сорок пять лет. Может быть, Софи с отцом стоит втайне от матери выкупить эту вазу и преподнести ей в день рождения? Хотя откуда у них возьмутся такие деньги...
Она все еще продолжала мечтательно улыбаться, когда послышался стук в дверь.
Софи опрометью кинулась к входу, открыла дверь и... застыла на месте, увидев лицо Ива. Оно было искажено гневом. И вместо того чтобы сжать ее в объятиях, Ив словно отшатнулся от нее.
В памяти ее мгновенно всплыли намеки Рози на то, как легко Ив остывает... Не зная, что сказать и как себя повести, Софи продолжала стоять в нерешительности, безмолвно уставившись на Ива. Вместе с ним с улицы ворвался холодный воздух, и она поежилась, почувствовав озноб. Она потянулась, чтобы закрыть за ним дверь, но он не пошевелился, чтобы помочь ей. Взглянув на него, Софи увидела, что он замер, словно приняв стойку, и не сводит широко раскрытых глаз с того, что стоит за ее спиной, в гостиной. Несколько мгновений он казался в глубоком потрясении, но затем глаза его словно оледенели, а губы искривила неприятная ухмылка.
— В чем дело? — с тревогой спросила Софи, обернувшись к двери гостиной и следя за его взглядом. — Что-нибудь не так?
— Что тут делает эта ваза? — хрипло осведомился Ив.
Софи нахмурилась. Тон Ива ей совершенно не понравился.
— Ждет эксперта! — ответила она, стараясь говорить спокойно. — Эта ваза принадлежала...— Не в силах выдержать насмешливый взгляд Ива, она запнулась и прикусила нижнюю губу.
— Продолжай, что же ты замолчала? — с издевкой спросил он. — Или мне продолжить? Ты ведь хотела сказать, что ваза принадлежала Фернану Рулену? Но знаешь ли, тебе любой в городе подтвердит, что он был мошенником, воришкой и никак не может считаться законным владельцем этой вещи.
— Мошенник... воришка...— растерянно повторила побледневшая Софи.
Она и раньше понимала, что дядю ее Ив недолюбливал. Почувствовала это по немногочисленным репликам, касавшимся покойного Фернана, по интонации, с которой те реплики произносились. Но сейчас в его голосе звучали неприкрытая злоба, откровенная ненависть и презрение, причем каким-то шестым чувством Софи уловила, что изрядная толика этих эмоций направлена не столько на дядю сколько на нее. Это так поразило ее, что она просто оказалась не в силах что-нибудь объяснить, возразить. Она лишь молча смотрела на него изумленными потемневшими глазами.
— Но ведь ты и без меня прекрасно это знала, правда, Софи? — продолжал все сильнее распалявшийся Ив. — Именно по этой причине ты так тщательно скрывала от меня, что этот подонок Рулен — твой дядя?
— Нет! Это неправда! — воскликнула Софи дрожащим голосом.
— Ах, вот как! Значит, неправда? — издевательски переспросил Ив. — Выходит, он не был твоим дядей?
Софи молча кусала губы. Ее так потрясли его тон, его гнев, что она была не в состоянии защищаться. Да и как она могла бы убедить Ива, что собиралась честно рассказать ему о своих родственных отношениях с Фернаном? Наверное, она виновата, что слишком долго молчала об этом, но просто случай не подворачивался. У нее не было никаких задних мыслей, да ей и в голову не могло прийти, что это вызовет в нем такую ненависть и презрение. Он смотрел на нее так, будто она была полнейшим ничтожеством, будто сам ее вид вызывал в нем омерзение. Собравшись с силами, она пролепетала: