Особенно,... 
60 
– Если хочешь знать, твоя мама звонила моему отцу. Не догадываешься – зачем?
– Отчего же? Догадываюсь, – Иосиф ответил спокойно. – И что из того?
– Отец собрался с тобой побеседовать. Думаю, будут отговаривать. Если я, конечно, поняла правильно. Она русская?
Брат молчал.
– Если ты явилась для этого... – он смотрел в сторону. – Тебе не кажется, что сейчас ты несешь бред собачий?
– Кажется. Только бред начнется тогда, когда у вас появятся дети. Черт бы побрал все эти ваши женитьбы по любви! – она крикнула жалким голосом.
Глаза Иосифа вернулись:
– При чем здесь?..
– А при том. В нашей стране... Ты не понимаешь? Такие, как я, – незаконнорожденные. Здесь нельзя быть такой.
– Разве я?.. Разве когда-нибудь?.. – Иосиф начал растерянно.
– Она блондинка? – Маша прервала.
Жалкая ярость уходила. Вместо нее подступала усталость, словно яростных сил хватило ровно на столько, чтобы выкрикнуть эти слова. Которые брат, связавшийся с русской женщиной, назвал бредом собачьим.
– Сядь, – он указал на кресло, – надо поговорить. Тебе не кажется, что ты заигралась? Что это все такое? Ты молодая, радуйся жизни. Вот, бери пример с меня, – брат улыбнулся виновато. – Что касается моей мамы... Маму я люблю, но следовать ее представлениям о жизни... Честно говоря, я и сам не знаю, как вышло, как-то само собой... Валечка говорила, ты ничего не знаешь, но, в конце концов, рано или поздно... – он замялся и замолчал.
– Валечка? – Маша переспросила, все еще не понимая. – Твою блондинку зовут Валечка?
– Перестань, – он говорил серьезно. – Она не блондинка. Валя. Твоя институтская подруга.
Джемпер, сунутый в грязное, становился свидетельством из свидетельств: собственными руками она ощупывала его на галерее, прежде чем купить.
Сведя руки на солнечном сплетении, Маша согнулась в три погибели. Яростный хохот вышибал из глаз слезы. Отсмеявшись, она вытерла глаза насухо:
– Если бы не ты, а кто-то другой... я бы не поверила. Сказала бы – сплетни. Ты собираешься на ней жениться?
– А что такого? Она меня любит. Этого не вычеркнешь. Что касается мамы, я думаю... Ей всегда хотелось скромную невестку.
– И где эта скромница сейчас? – Маша оглянулась, как будто теперь, после его признания, Валя должна была выйти из-за шкафа.
– В кино. Ушла, не хотела встречаться, пока я... пока мы...
– Вот и славно, – Маша одернула юбку и поднялась. – Значит, пора идти. А то... Как бы сеанс не кончился. Раньше времени.
Пряча глаза, он помог ей надеть пальто и распахнул дверь.
Шорох на верхнем этаже заставил насторожиться: кто-то ходил по лестничной площадке, ступая мягко и осторожно.
«Ишь, знает кошка!» – Маша вошла в лифт, так и не подняв головы.
Трясясь в промерзшем автобусе, она обдумывала свои дальнейшие действия, но так ничего и не придумала. Единственное, что казалось ясным, – отношения с Валей. К этой шустрой пионерке она больше не подойдет.
Глава 10
1
Мама тушила котлеты. Дядя Наум почти не мог глотать, поэтому готовили мягкое. Чистая пол-литровая банка, накрытая марлечкой, стояла на кухонном столе.
– Как он? – Маша спросила равнодушно.
– Плохо! – мама сокрушалась. – Тетю Цилю жалко, – расправляя марлю свободной рукой, она процеживала морс.
– И когда заступаешь? В ночь? Или утром?
Папин брат умирал. Каждый день мама ходила в больницу. Они дежурили попеременно: мама и дядина жена.
– А помнишь, тетя Циля подарила мне платье? Серое с красными пуговками? – Маша вдруг вспомнила.
– Какое платье? – мама отмахнулась. – Иди, не мешай.
– Ну как же, на какой-то праздник. Мне было лет семь.
Мама доставала котлеты и укладывала в баночку:
– Циля всегда хотела девочку: Ленька – сын. Приятно купить девчачье, – мама нашла объяснение.
– Наверное, дорогое? – Маша опустила глаза.
– Ну... По сравнению с их обычными подарками... – мама заворачивала крышку. – Всю жизнь дарили копеечное. Господи! – мама спохватилась. – Оставь меня в покое! Не помню, – она отреклась решительно. И от памяти, и от слов.
– Как ты думаешь, – Маша продолжила настойчиво, – если что-нибудь случится с тобой?.. Они тоже будут так ходить?
– Кто? – мама обернулась, словно ее застали врасплох.
– Не сомневайся. Не будут, – Маша произнесла прямо в застигнутые глаза.
– Я же не для этого, я для папы, – мамины движения стали суетливыми. – Боже мой, – она присела на табуретку. – У Цили что ни год, то похороны: сначала мать, потом отца, теперь вот... – не замечая того, мама говорила о дяде Науме как о деле решенном.
60 
