Особенно,... 
66 
– На вашем месте, – Маша начала непримиримо, – я бы не стала... В любом случае, я защищала бы своих...
– Но я, собственно... Вы неверно понимаете... Я мог бы объяснить... – Юлий заговорил торопливо, глотая окончания фраз.
– Не беспокойтесь. Я – полукровка. Меня совсем не касается, – она тряхнула головой и поднялась.
Рыжеватая женщина вошла в кухню с подносом грязной посуды:
– Машенька, вас ищет ваша мама, но прежде чем вы уйдете, я хотела бы взять с вас слово. Вы должны обещать, что придете ко мне в гости...
– Спасибо. Как-нибудь обязательно, – она не смотрела на Юлия.
От родителей Маша приотстала. Они уже вышли во двор. На выходе из парадной ее догнал Иосиф. Придерживая дверь, брат улыбнулся:
– Ну брось ты, Машка! Честное слово... – он желал мира.
– Что же ты один, без своей невесты? – Маша съехидничала.
– Знаешь, – Иосиф покачал головой. – Эта... – он подбирал слово, – твоя непримиримость... Можно подумать, тебе лет пятнадцать. Самой уже пора – с женихом.
Маша хлопнула дверью. Подвыпивший отец стоял в окружении родственников.
– Ты не знаешь, – Маша обернулась к брату, – что за странное имя – Юлий?
– Ничего странного, – Иосиф оглядывался, пытаясь найти своих родителей. – Плод еврейской эмансипации. Юлий – это Иуда.
– Так я и знала, – забыв о похоронах, Маша засмеялась громко.
Часть 2
Глава 11
1
Двадцатисемилетний Юлий, весь день промыкавшись на подхвате, добрался домой к полуночи и, войдя в квартиру (мать осталась ночевать у подруги Цили), прошелся по пустым комнатам. Он унимал тягостное чувство, даже себе не желая признаться в том, что всеми силами души хочет снять с себя обвинение, брошенное этой странной девушкой. Меряя комнаты шагами, Юлий предавался одиночеству, позволявшему продолжить разговор. Теперь, когда она не могла лишить его слова, Юлий давал объяснения во всей полноте.
Словами, произнесенными надменно, она ударила его в самое средостение, туда, где гнездилась слабость. Именно поэтому, а совсем не ради этой девушки, Юлий не мог оставить ее слов без ответа. Ответ получался развернутым, но тоска не унималась. Его ответам не хватало спокойствия и ясности, на которых зиждется истинная правота.
Детские годы Юлия прошли в огромной профессорской квартире на улице Рубинштейна. Квартира принадлежала прадеду по отцовской линии, который передал ее своему сыну, деду Юлия, по наследству. Это добавление, выделяемое особой интонацией, обозначало легкую иронию, с которой его домашние относились к новому виду наследования, не замешанному на праве собственности.
Прадед Юлия, уроженец Одессы и купец 1-й гильдии, был человеком самостоятельным и знавшим, как устроена жизнь. Своего единственного сына Иуду он настойчиво двигал по коммерческой части, однако тот предпочел историко-филологическую стезю. К революции, которую выкрест Иуда Могилевский приветствовал, он подошел в профессорском звании и с именем Юлий.
Собственно, Юлий Исидорович стал тем европейски образованным евреем, который первым из почтенного рода Могилевских не преуменьшал, но и не преувеличивал своего еврейства. Большевистский лозунг интернационализма он воспринял как должное, воспитывая сына Самуила именно в этом духе. Система воспитания, принятая в доме, обходила стороной религиозные вопросы, сосредоточившись на знаниях светских.
Старый Исидор, умерший в начале тридцатых, до последних дней тосковал по своим коммерческим операциям. Схоронив отца, Юлий Исидорович взялся за его бумаги и нашел записи, которые тот вел в толстых коленкоровых тетрадях. Сличая столбцы и цифры, сын обнаружил тайную отцовскую страсть: основываясь на дореволюционных хозяйственных документах, Исидор продолжал записывать прибыли и убытки, которые могли бы стать действительными, не случись революции. В год его смерти мнимое состояние украшалось достойным количеством нулей.
Блокаду Юлий Исидорович пережил в Ленинграде. Его сын, уйдя на фронт добровольцем, успел повоевать. Вернувшись, Самуил не застал в живых мать, умершую от голода, но нашел отца живым и здоровым: Юлий Исидорович сидел за письменным столом.
Самуил разделял всенародную радость победы, однако время, прошедшее на фронте, наложило на него какой-то странный отпечаток. Устроившись на преподавательскую работу в Технологический институт, он начал просиживать по ночам, предаваясь тайной страсти: изучал историю еврейского народа. Некоторые книги по этому вопросу сохранились в обширной домашней библиотеке, которую его дед, сам не будучи книгочеем, собирал для сына и внука, пока оставался в силах.
66 
