50 
Все это, конечно, тормозило серёжину карьеру. К тридцати пяти годам его коллеги достигли высоких постов, а он оставался скромным испанистом, но однажды рассказал о своей беде давнему другу Борису — хитрому, с юркими глазками.
— И ты говоришь, что это проклятье? — воскликнул Борис. — Да это благословение! Ты ещё думаешь, куда бы тебе устроиться? Стань моим ведущим обозревателем, и у тебя не останется проблем!
— Что ж, дело, — согласился Сережа. — Попытка не пытка.
Перед каждым эфиром Борис клал перед Серёжей список фамилий, а вся его дальнейшая задача сводилась к тому, чтобы вызвать у нового обозревателя бешеную злобу. Серёжу в принципе могло взбесить всё, но больше всего он с того самого проклятого дня, как раздавил свой куличик, ненавидел старость. Борис повязывал старушечий платочек, брал клюку, а нос у него и так был кривой и длинный. Вместо телесуфлера стоял он за камерой, пока Серёжа готовился к передаче. В результате к началу эфира обозреватель достигал нужного градуса ярости и начинал зачитывать по списку:
— Чубайс! — и раздавался оглушительный треск.
— Кох! — и студия заволакивалась дымом.
— Потанин!!! — и реактивная сила процесса приподнимала Сережу над стулом. Обессиленный, опустошенный, он покидал студию после эфира, а десять ассистентов режиссёра оставались убирать. Но игра стоила свеч: и Чубайс, и Кох, и Потанин, имевшие неосторожность обидеть серёжиного благодетеля, немедленно становились посмешищами народа и теряли уважение власти. Всё-таки хорош ты или плох, но если тебя обгадили — сохранять респектабельность трудно.
Серёжа был чрезвычайно эффективным обозревателем, здесь надо смотреть правде в глаза. В тех краях привыкли к разным формам полемики — от кулачного боя до швыряния тухлых яиц, — но такого ещё не было, Серёжа оказался первым, и как противостоять его тактике — никто как не знал, так и не знает по сию пору. Для того, чтобы растоптать политика, его оказывалось достаточно обгадить; размахивая Серёжей, Боря отомстил за так и не доставшуюся ему корпорацию «Связьинвест», но две другие, созданные при помощи Серёжи, — «Грязьинвест» и «Смазьинвест» — в избытке компенсировали эту неудачу.
В президенты той страны задумал баллотироваться один чрезвычайно крепкий хозяйственник, тоже человек не без странностей: больше всего на свете он любил, чтобы его поливали елеем, да не каким-нибудь, а отборнейшим. Без елея лучше к нему было не соваться. От многомесячного употребления елея лицо его замаслилось, лысина залоснилась, глаза источали жирный блеск самодовольства, а в улыбке появилось что-то столь самоупоённое и хищное одновременно, что не всякий мог выдержать зловещий блеск его зубов. Народ панически боялся хозяйственника, выбившегося к тому времени в градоначальники. Вокруг него толпилась свита, готовая носками задушить каждого, кто отзывался об их начальнике без должной елейности.
— А тебя, — сказал однажды градоначальник Боре, — я, если приду к власти, лично повешу на первом же суку!
Ему очень не нравилась Борина пронырливость, свободолюбие, алчность и то, что Боря предпочитал решать свои дела без елея.
— Это мы ещё очень будем посмотреть, — сказал Боря, крупно записал на бумажке имя градоначальника, положил его перед Сережей, а сам привычно облачился в платок, подперся клюкой и встал за камеру.
— Мэр столицы, — начал Серёжа без всякой задней мысли, и тут из него попёрло.
Крепкий градоначальник в это самое время расположился перед телевизором, чтобы получить очередную порцию елея. Ничего другого он давно уже не встречал в свой адрес ни на одном телеканале. Он подумывал уже о переименовании родного города в свою честь. Градоначальник с приятностью щурился, уставившись в экран.
— Ну, посмотрим, посмотрим, — снисходительно пробурчал он, и тут увидел Серёжу. А с Серёжей случилось то, что и всегда происходило в прямом эфире, — но на этот раз Боря ещё и накормил его в лучшем ресторане, так что Серёжа был прямо-таки переполнен чувствами. Брызнуло из него уже на заставке программы и потом хлестало битый час. Градоначальник забился под стол, но поток достал его и там. Он прыгнул в бассейн, но волна из телевизора дохлестнула и до бассейна.
— Что мне теперь делать! — восклицал он. — Что делать, я вас спрашиваю!!!
Окружение, однако, безмолвствовало, впервые видя дорогого начальника в столь непрезентабельном виде. Не нашлось ни одного здравомыслящего человека, который готов был бы процитировать мэру старую поговорку — «Облили — обтекай»; мэр был не таков, чтобы глотать обиду, и немедленно подал на Серёжу и Борю в суд за клевету.
50 
