... 
34 
У Деи Торис при моих последних словах тоже захватило дух, она взглянула на меня раскрытыми глазами, потом странно рассмеялась, причем на ее щеках появились две коварные ямочки, покачала головой и воскликнула:
– Какое дитя! Великий воин – и, все-таки, малое неразумное дитя!
– Что я такого сделал? – спросил я, оторопев.
– Когда-нибудь вы узнаете, Джон Картер, если только мы останемся в живых. Но я вам не скажу. И я, дочь Морса Каяка, сына Тардос Морса, слушала вас без гнева, – закончила она.
Затем снова начала шутить и смеяться, подтрунивая над моей доблестью таркского воина, стоявшей в противоречии с моим добрым сердцем и добродушием.
– Мне кажется, – сказала она со смехом, – что если вам придется случайно ранить врага, вы возьмете его к себе и будете ходить за ним, пока он не выздоровеет. – На Земле мы именно так и поступаем, – ответил я. – По крайней мере, среди цивилизованных людей.
Это заставило ее снова рассмеяться. Она не могла этого понять, так как при всей своей нежности и женственности, она была все-таки марсианкой, а марсианин всегда стремится к смерти врага. Ибо смерть врага означает дележ его имущества между живыми. Мне было очень любопытно узнать, что в моих словах и поступках повергло ее минуту назад в такое смущение, и я продолжал настаивать, чтобы она объяснила мне это.
– Нет! – воскликнула она, – хватит того, что вы это сказали, и я слушала. И, если вы узнаете, Джон Картер, что я умерла, что, вероятно, случится раньше, чем дальняя луна двенадцать раз обойдет вокруг Барсума, то вспомните, что я слушала и… и что улыбалась. Все это было для меня китайской грамотой, но чем больше я настаивал, тем решительнее она отказывалась удовлетворить мою просьбу, и мне так и не удалось добиться толку.
Тем временем день уступил место ночи. Мы гуляли по длинной улице, освещенной двумя лунами Барсума, и Земля глядела на нас с высоты своим светящимся глазом. Мне казалось, что мы одни во всей вселенной, и эта мысль была мне приятна.
Холод марсианской ночи заставил меня набросить на плечи Дее Торис мое шелковое покрывало. Когда моя рука на миг обняла ее, я почувствовал дрожь, охватившую все фибры моего существа. И мне показалось, что она слегка прижалась ко мне, хотя я не был уверен в этом. Я только знал, что когда моя рука задержалась на ее плече дольше, чем это было нужно, чтобы накинуть покрывало, Дея Торис не отодвинулась от меня и ничего не сказала. И так, в молчании, шествовали мы по поверхности умирающего мира, но в груди, по крайней мере одного из нас, горело то, что всего старее, и что все же вечно ново. Я любил Дею Торис. Прикосновение моей руки к ее обнаженному плечу сказало мне это более ясно, и я понял, что полюбил ее с первого же мгновения, когда мой взор упал на нее, на площади мертвого города Корада.
14. Борьба на смерть
Моим первым движением было сказать ей о моей любви, но потом я подумал о ее беспомощном положении и о том, что я один мог облегчить ей тяжесть плена, и, по мере моих слабых сил, защищать ее от тысяч наследственных врагов, с которыми она необходимо должна будет столкнуться, когда мы прибудем в Тарк. Я не счел себя вправе доставить ей лишнее огорчение, сообщив о чувстве, которое она, по всей вероятности, не разделяла.
Если бы я сделал это, ее положение было бы еще тяжелее, нежели теперь, и мысль о том, что она может заподозрить, будто я хочу воспользоваться ее беспомощностью, чтобы воздействовать на ее волю, была последним доводом, заставившим меня промолчать.
– Как это вы так спокойны, Дея Торис? – сказал я. – Вам, вероятно, очень хочется вернуться к Соле, в вашу повозку.
– Нет, – прошептала она. – Я счастлива здесь. Я сама не понимаю, отчего мне всегда хорошо, когда вы, Джон Картер, находитесь подле меня. Тогда мне кажется, что я в безопасности и что с вами я скоро снова буду при дворе моего отца, почувствую объятия его мощных рук и слезы и поцелуи моей матери на моих щеках.
– Разве барсумцы целуются? – спросил я, когда она произнесла эти слова, как бы отвечая на свою мысль, а не на мои слова.
– Родные, братья, сестры, и – она добавила это слово задумчиво и тихо, – любовники.
– А у вас, Дея Торис, есть родные, и братья, и сестры?
– Да.
– А возлюбленный?
Она молчала, и я не решился повторить вопрос.
– Барсумцы, – произнесла она наконец, – никогда не задают прямых вопросов женщинам, за исключением матери или той, за которую они сражались и которую они добыли в бою.
34 
