168 
— Но заметьте, в половине случаев вы говорили первое, что в голову взбредет.
— Совсем нет. Вы недооцениваете метод. Я ставлю себя на ваше место, полностью перевоплощаюсь — и вот… Что и требовалось доказать! Когда-нибудь я напишу этим методом целый роман. Все романы написаны неправильно, но мой будет правильный. Когда революция, роман должен взрываться изнутри. В него придет масса. Каждый герой появляется и исчезает, недолго помаячив перед камерой — как, знаете, в съемках. Главного нет.
Но тут Барцев, разрезвившийся и утративший всякую солидность, вдруг резко замолчал и инстинктивно попытался заслонить собою Ашхарумову: навстречу им по набережной медленно, тяжело шел сутулый человек с огромным камнем в руках. Он тащил его из последних сил, надрываясь, — хотя и человек был большой, под стать камню; он остановился передохнуть — остановились и Барцев с Ашхарумовой.
— Проходите, — сказал он издали слабым, тонким голосом. — Проходите, на меня не смотрите. Я передохну и дальше понесу.
— Вам помощь не нужна? — с облегчением спросил Барцев.
— Нет, это я могу только один. Только сам.
Он постоял немного и снова поднял свой камень и, кряхтя, прижимая его к груди, потащился дальше. Камень тянул его вперед и вниз, и несчастный переносчик тяжестей словно на каждом шагу падал, в последний момент успевая восстановить равновесие; слышно было его сиплое дыхание.
— Я мог бы еще понять, — сказал Барцев, когда они отошли достаточно далеко от странного прохожего, — тащи он бревно. Но камень… он что, на растопку его понес?
— На утопку, — усмехнулась Ашхарумова. — Топить Муму.
— Черт, а вдруг самоубийство такое экзотическое? Прыгнет с камнем, чего доброго… Надо было его остановить!
— Эх, Паша. В душах читаете, а прохожего распознать не можете. Я самоубийц всегда чувствую. Он простой сумасшедший, без всяких самоубийственных вымыслов. Неужели самоубийца будет на другой конец города тащить себе камень, каких на мостовых множество? Тут что-то серьезное, заранее обдуманное и явно рассчитанное на жизнь…
— Да, пожалуй, — успокоился Барцев. — Тащить, когда тут можно с любого места прыгнуть… это я того.
— А вот это в вас как раз от тех, с надушенными бородами. Вам все кажется, что все должны с мостов прыгать. А очень многие счастливы, счастливее, чем были… Он сам не ожидал, что с ней будет так легко.
— Стойте! — вдруг резко остановилась она и подняла руку.
— Что такое?
— Тише… Прошла минута.
— Мне показалось, что сейчас действительно придется спасать кота. Или плачет кто-то?
Недалеко от Елагина моста в сырой зеленой ночи едва можно было различить маленький сгорбленный силуэт.
— Я его вижу, — сказал Барцев. — Бежим туда.
Они подбежали к мальчику.
— Откуда он тут ночью? — спросила Ашхарумова. — Ты что тут делаешь, маленький? Ты потерялся?
Мальчик поднял на них огромные испуганные глаза, но едва Ашхарумова попыталась подойти ближе — обнять, погладить, утешить, — как он стремительно отбежал на несколько шагов и снова замер, испуганно на них глядя.
— Не бойся! — упрашивала она. — Ну же! Мы никакого зла тебе не сделаем!
Барцев боялся сказать слово: его ребенок испугался бы скорее. Но и Ашхарумовой никак не удавалось приблизиться к нему.
— Ну что ты?! Не бойся!
Мальчик громко всхлипнул и опрометью кинулся в темные улицы. Казалось, от страха он забыл все слова.
Ашхарумова растерянно оглянулась на Барцева.
— Что вы стоите? Бегите за ним!
— Мне его не догнать. Да его уже и не видно…
— Толку от нас с вами никому и никакого, — сказала она зло.
— Я найду его, — сказал Барцев. — Хотите?
— Да конечно! Бегите скорей!
Он тяжело побежал в ту сторону, где меж домами скрылся мальчик. Ашхарумова некоторое время смотрела ему вслед, невольно улыбаясь. Ей не очень нравилось, что Барцев сам не кинулся вслед, — но зато нравилось, что по первому ее слову он отправился на ночные опасные поиски. А все-таки было бы интересней, если бы он ее проводил. Вероятно, он захотел бы ее поцеловать. И она не была уверена, что не позволит ему этого. Завтра он, наверное, зайдет рассказать — нашел мальчика или нет.
Но он не зашел, потому что никого не нашел.
28
— Что, — сказал Свинецкий, — понимаете ли вы теперь?
Они сидели в кофейне Пастилаки, и вокруг пламенел неописуемый, красно-лиловый закат. Виноградные кисти туч лежали на горизонте. Только у Рериха видел Ять подобные краски. Вся верхушка Аю-Дага была в дымке, что обещало пасмурный день; о, как страшно, должно быть, сейчас в пустынной роще на вершине! А здесь было счастье и бродили люди — те самые, которые три часа назад казались Ятю исчадиями ада. Теперь они были милы, просты и домашни, и каждый испытывал ту смесь разочарования и облегчения, которую всегда приносит с собой избавление от соблазна. Ять возвращался однажды ночью на извозчике с большой скучной литературной попойки, дремал и проснулся, только когда извозчик поворотил на Разъезжую (в то время он еще снимал квартиру там):
168 
