— Будьте любезны, могу я поговорить с мсье Бордавом?
Молчание. Наконец в трубке ответили — я узнал голос старой грымзы Мелины:
— Сожалею, мадам, но мсье Бордав скончался в прошлую субботу.
— Да что вы, как?
— От сердечного приступа, у себя дома. Хотите поговорить с кем-нибудь еще?
— Нет.
Сигрид повесила трубку.
— Значит, это вы умерли, а не Олаф, — сказала она.
— Да. Я теперь не могу быть никем, кроме как Олафом Сильдуром, с вашего позволения.
___
Мне не пришлось жениться на Сигрид: Олаф уже сделал это за меня. И слава богу: свадебных церемоний я всегда терпеть не мог. Завидное положение законного мужа Сигрид я приобрел, не обременяя себя необходимыми в таких случаях формальностями.
Люкс в отеле «Васа» стал нашим стокгольмским домом. «С милой рай и в шалаше», — невольно думал я всякий раз, размышляя об удивительных переменах в моей жизни. Расплачивался я наличными за каждый день.
На то, чтобы обменять все банкноты, украденные в версальском банке, ушло некоторое время, но чего-чего, а времени у меня хватало. Когда это было сделано, я сложил пачки евро в чемодан из крокодиловой кожи и записался на прием в шведское отделение банка HSBC. Банкир принял меня как дорогого гостя.
— Я хочу открыть счет, — сказал я.
Он и бровью не повел при виде содержимого чемодана, позвонил кому-то по телефону и попросил меня подождать: деньги должен пересчитать и проверить специалист.
— Естественно, — кивнул я и взял предложенную им сигару.
Вошел какой-то человек, забрал чемодан и вышел.
— Это займет полчаса, — сообщил мне банкир.
В эти тридцать минут он усиленно занимал меня разговором с целью побольше узнать о таком богатом клиенте. Я рассказал немного о себе: я-де покинул Швецию вскоре после рождения, чем объясняется мое незнание языка. Ему чертовски хотелось узнать, откуда у меня золотые горы, но он не решался спросить напрямую. Я сам великодушно просветил его, сказав, что в Париже меня посетила благая мысль создать фонд современного искусства, который оказался весьма прибыльным делом.
— Современное искусство, — повторил он эти два слова, точно желая удостовериться, что в них ключ к разгадке.
— Это моя страсть, — ответил я просто и оттого убедительно.
— А почему вы решили вернуться, так сказать, на историческую родину?
— Я и в Стокгольме хочу создать фонд современного искусства. Не все же одним французам пользоваться моим достоянием.
Самодовольная безапелляционность моих слов довершила впечатление. Во мне и впрямь появилась спесь настоящего толстосума. Банкир больше не сомневался в моей кристальной честности.
Проверяющий между тем вернулся с чемоданом и протянул моему новоиспеченному поверенному какую-то бумагу.
— Будьте любезны, подпишите вот здесь, господин Сильдур.
Я поставил закорючку под документом, удостоверяющим, что нижеподписавшийся положил в банк HSBC восьмизначную сумму. Ни один мускул не дрогнул на моем лице.
Покуда мне оформляли чековую книжку и кредитную карту, я расплачивался «синей картой» Олафа. Сигрид уверила меня в ее безграничных возможностях, и мне не хотелось когда-нибудь узнать их предел.
— Вы живете с вором, вас это не смущает? — спросил я однажды Сигрид.
— Кража чужих денег возмущает меня меньше, чем кража чужой личности, — ответила она.
— Почему же вы со мной?
Она обняла меня и попросила больше не задавать глупых вопросов. Я учел ее пожелание.
___
Ложь имеет над лгунами странную власть: сочинив байку для красного словца, невольно начинаешь жить по ее законам.
Я, всю жизнь ненавидевший музеи и художественные галереи, начал исправно посещать их все подряд: Сигрид заразила меня страстью к современному искусству.
Толчком послужила выставка Патрика Гюнса под названием «My Last Meals». На первый взгляд она вполне отвечала моему представлению о современном искусстве: среднего качества фотографии с малоинтересными комментариями.
Но потом Сигрид объяснила мне суть. Интернет-сайт одной техасской тюрьмы обнародовал последние трапезы, заказанные смертниками накануне казни. Замысел был циничный: высмеять предсмертные меню великих преступников, чьи гастрономические фантазии могли посоревноваться в наивности.
Патрик Гюнс нашел эту идею столь возмутительной, что буквально вывернул ее наизнанку. Решив, что мечты обреченных о гамбургерах и шоколадных кексах достойны самого глубокого уважения, он обратился к самым прославленным кулинарам планеты с просьбой воплотить их меню в жизнь с роскошью, какой несчастные определенно не были избалованы.