31 
– Ну, поскольку к себе домой мне не очень хочется, то поехали смотреть твой. Учитывая, что я совершенно не помню ни где он, ни что в нём. Надеюсь, ты не выбросил мои джинсы, сапоги и курточку?
– Нет. Они там.
– Вот и отлично.
– Я отойду на минутку, выпей пока ещё кофе, и поедем. Антон!
– Попроси его, чтобы кофе принёс с ручкой.
– Что?
– Ну, кофе. С ручкой. Кто-то пьёт кофе со сливками, кто-то – с корицей. А я пью кофе с ручкой, – Вова смотрел недоумённо.
– Я смотрю, не только про Ирку я не рассказала.
– Ты вообще ничего не помнишь?
– Почти.
– Это помнишь? – он, наконец, снял пиджак с правой руки.
– Нет… Несчастный случай? Многоэтапная пластика?
– Что-то вроде того. Тебя это… не смущает?
– Ни капельки. Если с остальным всё в порядке, – хихикнула она.
«Вот дура!»
– Всё отлично с остальным, – облегчённо улыбнулся он, нисколько не обидевшись на Сашкин смешок. Похоже, что жалость ему была не нужна.
Владимир Викторович вернулся минут через двадцать. Сашка протянула ему салфетку:
– По мотивам неблагоприятных метеоусловий. Читай.
- Быть непонятым легче,
- чем быть неподнятым,
- потому что в смерче
- страстей человеческих
- худшее, во что можно ткнуться —
- это в асфальт мордой,
- и, если погода
- не благоприятствует,
- то в нём и остаться
- на целую вечность.
– Это мне? – раскраснелся Вовка, как школьник.
– А это что, похоже на любовную лирику?
– Вроде нет.
– Я тоже так думаю. Но если хочешь, чтобы это было тебе, то это тебе.
– Спасибо, Санечка.
«Какой милый. Похож на застенчивого людоеда».
Потом оказалось, что Вова вовсе не такой законченный материалист, каким казался. Напротив. Плоды дешёвой эзотерики, сваленные в одну кучу с ветхими останками символизма, сделали из него космогонического еретика. Веды он отождествлял с дао. Путал экзерсизм с остракизмом. Верил в чёрную кошку и левую ногу, напрочь отрицая колдовство и так далее. И, увы, оказался большим любителем посвистеть на эту тему, чуть не пустившись однажды с Иркой в рукопашную. Его, правда, именно в тот момент настигла адская боль в покалеченной руке. Он даже сознание потерял… И ещё оказалось, что не такой уж он и милый.
«Вот интересно, кто симпатичнее – застенчивый людоед или тролль в костюме для бальных танцев?»
Во всём остальном Вова был точно такой же, как большинство мужчин этой планеты. Страшно гордился своим домом – стандартным особняком, где кричащая роскошь сочеталась с нелепой копеечной бережливостью. Считал себя неотразимым. И гордо размахивал над головами близких и не очень людей огромным крестом покаяния. Мазохизм высшего пилотажа, свойственный порой действительно сильным представителям неслабого пола. Кадровый военный в отставке. Вернее – на пенсии по инвалидности. Закончив в начале восьмидесятых высшее десантное военное училище, он попал туда, куда не мог не попасть – в Афганистан. Удача и звериное чутьё щедро подносили награды и внеочередные звания, позволяя оставаться в живых, а прокололся на сущей ерунде – нервы не выдержали.
Его взвод сидел в засаде. Ждали караван с наркотой. Пустая и ветреная, как погремушка, ночь. Караван шёл без огней. Чутьё подполковника Владимира Викторовича Пятиугольникова не подвело и в этот раз – позиции были заняты удачно. Подвели нервы. Не салагу с учебкой за плечами. Не молодого лейтенанта. Его. Командира спецподразделения. Подвели. Нервы. Что уж там творилось у него в голове той ночью – неведомо. Но преждевременная очередь выдала месторасположение целого отделения. Ответный же выстрел из гранатомёта стоил Вове оторванной кисти и изувеченного предплечья. Пятерым из взвода – жизни. И это была его вина.
Жить под одной крышей с человеком, пережившим год госпиталей, с десяток пластических операций и страдающего неизлечимым чувством вины – ад.
Сашка не была создана для ада. Во всяком случае, для такого – постоянного, реального и самого что ни на есть сущностного. Ощутимого. Психолог – не сестра милосердия. На каждый его припадок бешенства она отвечала не меньшим. Там, где нормальная женщина должна была пожалеть, – Сашка язвила. Там, где любящей стоило бы молча принимать, – Сашка громогласно отвергала. Она терпеть не могла его детей – и его дети отвечали ей взаимностью. Их редкие появления под крышей его дома выводили её из себя. Она забивалась на третий этаж и не высовывала оттуда носа, пока они не уходили. Единственный, кто ей нравился, был Вовкин брат. Сын его матери от второго брака. Он приехал из маленького зауральского городишки к большому и богатому брату в надежде, как все простые смертные, на помощь. А получил в основном поучения, морали и периодические отправления на вольные хлеба. Вовка со скрипом расставался с самой малой копейкой. Младший же и не собирался сидеть на шее у старшего. Устраивался как мог.
31 
