137 
– Две, – уточнил сенатор. – Разогнать можно. Цезарь в свое время это доказал. Но то был Гай Юлий Цезарь. А Гаю Юлию Максимину до него далеко. Однако мы отвлеклись. Ты знаешь, что я пригласил тебя не только чтобы поблагодарить. Ты мне интересен, Геннадий Павел. Ты мне непонятен. И это привлекает меня. Но я чувствую, что ты – человек особых достоинств. И можешь достичь многого. Поэтому я, Антонин Антоний Гордиан, предлагаю тебе свою поддержку…
– В обмен на…
– В обмен на твою дружбу. – Сенатор одарил его открытой улыбкой.
– И только?
– Дружба такого человека, как ты, Геннадий, в наше переменчивое время может стать очень большой ценностью.
Черепанов пожал плечами.
– Ты преувеличиваешь мой потенциал, – сказал он.
– Возможно. Но это мой риск. Итак, ты согласен?
– Ну разумеется! – Черепанов засмеялся.
Он прекрасно знал, что радушие политика стоит не дороже недоступности проститутки. И вряд ли в этом времени дело обстоит иначе. По крайней мере, проститутки здесь такие же. Другое дело – конкретная выгода. Но что скрывать, предложение сенатора ему польстило. Дружба с представителем одной из лучших патрицианских фамилий – это не полкило фаршированных фиников.
– И чем же мы скрепим наш союз? – спросил он. – Клятвой богам?
– Ну не контракт же нам подписывать? – усмехнулся Антонин Антоний. – Юпитер свидетель, я говорю искренне.
И плеснул немного вина в сторону того угла, где, как бы возглавляя череду «предков», возвышалась статуя Юпитера.
– В таком случае я клянусь благосклонностью Венеры, что не использую во вред сказанного тобой сегодня, – произнес Черепанов и тоже плеснул в сторону мраморного изображения богини, которая ничего не возглавляла, зато изваяна была в позе весьма фривольной.
– И пусть Янус, который явно благоволит тебе, скрепит наше начинание! – на этот раз очень серьезно и торжественно провозгласил Антонин Антоний.
Они осушили чаши.
– А теперь, – Черепанов усмехнулся, – когда мы с тобой уже заключили союз, может, ты скажешь мне правду?
– Какую именно? – Сенатор тоже улыбнулся, обаятельно и чуточку простодушно. – Какую правду ты хочешь услышать, друг мой?
– Ту самую. Для чего потомку победителей Ганнибала, патрицию, чей род восходит к основателям Рима, понадобился какой-то младший кентурион, никому не известный и вдобавок варвар с отвратительной латынью? Неужели только потому, что этот варвар удостоился мимолетной благосклонности императора?
Сенатор засмеялся.
– Если я скажу: это желание богов? – весело проговорил он. – Ты мне поверишь?
Черепанов покачал головой.
– А если я скажу: мне нравятся твои глаза?
– Под каким соусом? Рыбным или фруктовым?
Гордиан вновь расхохотался.
А потом улыбка внезапно сошла с его лица: как будто сдернули маску.
– Ты прав, – сказал он. – Твоя латынь омерзительна, а благосклонность Августов – временна. Но есть нечто – важнее желаний богов и прихотей владык. Важнее Сената и народа Рима. Важнее его императоров… Это сам Рим, Геннадий. Вечный и неповторимый. Я вижу твои глаза, кентурион. Я вижу, как ты смотришь. Я не знаю, кто ты. Но я знаю, кем ты можешь стать. Не человеком Максимина. Не ставленником Александра или Мамеи… Гражданином Рима!
«Да, – подумал Геннадий. – Ты прав, я могу.
И стану. Только не гражданином города Рима, а гражданином Римской империи. Я им стану! И буду драться за эту империю! И сделаю все, чтобы она – была! Она того стоит, черт возьми! А я не хочу, чтобы засранцы-политиканы просрали ее, как просрали мою Родину!»
– Теперь ты мне веришь? – сухо спросил сенатор.
– Да. И ценю твое доверие.
– Цени, – кивнул патриций. – Если ты передашь мои слова Августу, это может стоить мне должности претора.
– Ну это вряд ли… – усмехнулся Черепанов. – С моей латынью император даже и не поймет, что я ему сказал.
Гордиан расхохотался.
– В таком случае я знаю, что тебе подарить! – объявил он. – У меня есть раб, грек, который превосходно обучает грамматике и риторике. Я пришлю его тебе сегодня, Геннадий, потому что ты прав: твоя латынь ужасна. У моего друга не может быть такого произношения.
– Принимаю и благодарю. – Черепанов церемонно наклонил голову. – Право, даже не знаю, чем мне отдариться. У меня нет ничего, достойного этого дома и его хозяина.
137 
