118 
Процессия спустилась к Днепру, к причалам.
Лодья полочан стояла отдельно от прочих. По бортам ее висели круглые красные щиты. Деревянная конская голова с медвежьими клыками грозно глядела на причал с закругленного носа.
Серега спешился, вынул из седла Сладу, передал повод мерина Мышу.
– До свиданья, брат!
– До свиданья!
Устах уже вел своего коня по сходням на борт лодьи.
Попрощались.
Сергей ласково похлопал Пепла по шее и потянул за собой. Жеребец фыркнул недоверчиво, но пошел, громко стуча копытами по неструганым доскам.
Слада быстро поцеловала Мыша.
– Помни, что я сказала,– шепнула она.
Когда она спрыгнула с борта на палубу, сам сотник Гудым подал ей руку.
Слада смутилась. В Полоцке были другие обычаи, чем в Новом Торжке и даже близком Витебске.
– Добро пожаловать, молодица! Как звать тебя?
– Сладислава! – ответил за Сладу подошедший Сергей.
Сотник поклонился. Слада ответила тем же. Три десятка лиц, на каждом – длинные варяжские усы,– повернулись к ней.
– Мы рады тебе, Сладислава! – торжественно провозгласил Гудым.– Если, конечно… ты умеешь готовить!
Громовой хохот прокатился над палубой. Слада шагнула вперед, решительно взяла сотника за левую руку, перевернула ладонью вниз. На тыльной стороне, ближе к запястью, краснел глубокий рваный рубец. Даже неопытному Духареву было ясно, что рана нехорошая.
– Лучше бы я увидела его неделю назад,– громко сказала Слада.
– Пустяшная царапина,– пренебрежительно отозвался Гудым.– Такие мелочи не беспокоят воина.
– Даже если воин может остаться без руки? – сердито спросила Слада.
Это могло выглядеть забавно: огромный варяг, которого отчитывает девушка, чьи глаза на уровне его грудной бляхи. Но на этот раз никто не смеялся.
– Ты не говорил, что твоя жена – лекарка. У нас найдется дело для нее,– сказал Гудым Духареву.– Как удачно я подоспел к тебе вчера на торгу, брат-варяг.
– Ты еще не раз это повторишь,– сказал Устах.– Клянусь усами Перуна!
А Серега Духарев глядел на белые стены Смоленска, на темно-синюю днепровскую воду, по которой медленно плыли редкие ноздреватые льдины. Плыли вниз, мимо неведомых городов со знакомыми названиями, мимо лесов, через степи, к Черному морю, которое сейчас называют Ромейским, но (он помнил) через какую-нибудь сотню лет будут называть – Русским. Льдины не доплывут до моря, а он, Серега Духарев, доплывет. Когда-нибудь. Обязательно.
Послесловие от автора, не обязательное для чтения, но по-своему интересное
История – занятнейшая вещь, друзья мои, дамы и господа. Особенно для писателя. Прежде всего потому, что сама историческая наука оставляет невероятный простор для воображения и вместе с тем создает некие узловые точки, совершенно определенные и реальные. Например, если при раскопках городища десятого-одиннадцатого века где-нибудь в Белоруссии обнаруживается арабская монета, датированная примерно тем же временем, мы можем только предполагать , как она туда попала. И рассматривать разные версии, за исключением лишь той (если у нас хоть немного мозгов), что монету подкинули сами археологи, дабы обдурить честной народ. Итак, есть арабская монетка. И что теперь с ней делать? Ученому сложнее, чем писателю. Выдвигая научную версию, должно ее обосновать. И доказать. Например, назвать место, где можно найти еще одну монетку. Если ее там найдут, значит, гипотеза верна. А вот если не найдут… Тоже ничего страшного. Подождем. История – не классическая физика.
Есть такая притча. Некий царь призвал трех мудрецов и попросил объяснить следующий факт: почему, если в кувшин, доверху наполненный водой, опустить рыбу, то вода не выливается. Двое мудрецов представили подробнейшее обоснование. Третий опустил в кувшин рыбу. И вода вылилась.
Историческая наука очень редко может следовать примеру третьего мудреца. В руках историков крайне редко оказываются одновременно и кувшин, и вода, и рыба. Поэтому девяносто процентов исторических концепций противоречат друг другу. То есть ряд весьма серьезных ученых на основании известных ( известных! ) данных уверенно считает варягов скандинавами. Другие, тоже авторитетные, полагают их германцами, третьи… Третьи утверждают, что никаких варягов вообще не было. Писатель вправе выбирать любую из гипотез. Например, ту, в которой варягов предполагают одним из славянских племен, обосновавшихся на севере. Лично мне она наиболее симпатична, не противоречит ни фактам, ни логике, и я очень сомневаюсь, что она будет обоснованно опровергнута до изобретения машины времени. А если и появятся доказательства того, что я не прав… Ну что ж, значит, я ошибался. В конце концов, и ученые ошибаются. А писатели, исходя исключительно из логики и анализа имеющихся фактов, делают правильные выводы, которые в ученом мозгу просто не укладываются. Даже когда появляются неопровержимые доказательства. Вроде останков динозавра с внутренними органами, сохранившимися достаточно, чтобы установить, что сердце у динозавра было четырехкамерным. А четырехкамерное сердце, как мы учили в школе, имеется только у теплокровных, зверей и птиц. И все теории о холоднокровных и чешуйчатых гигантских рептилиях, вымерших от похолодания, можно выбросить в мусоропровод. И очень хорошо, что создатели этих теорий, профессора и академики, увенчанные лаврами светила палеонтологии потерпят только моральный ущерб, а все звания, должности и регалии сохранят, хотя научные труды их оказались пустышкой. Если бы вместе с ложными теориями выбрасывали на свалку и их создателей, мы с вами никогда и не узнали бы о том, что были когда-то динозавры с четырехкамерным сердцем. Ну разве что из фантастических произведений. Вот автор этих строк в одном из своих фантастических романов лет семь назад «создал» теплокровных, да еще и мохнатых ящеров, руководствуясь исключительно логикой и кое-какими фактами, вроде того, что кости таза у некоторых динозавров более напоминают птичьи, а не ящеричьи. Клянусь, у меня не было тайного плана потрясти основы тогдашней палеонтологии. Я просто включил интересное предположение в книгу. Хотя узнать, что ты был прав,– крайне приятно. Даже писателю-фантасту, который хочет и в фантастике оставаться реалистом.
118 
