Особенно,... 
124 
Царь царей Йорганкеш, спешившись, наблюдал за гадателем. На худом породистом лице Императора застыло редкое сочетание нетерпения и скуки.
Бедное животное дернулось в последний раз, и жрец приступил к работе. Вывалив на травку овечьи кишки, он самым тщательным образом изучил их, многозначительно бормоча и тоном показывая то одобрение, то – наоборот. Йорганкеш недовольно сопел. Он видел только кучу вонючих потрохов, не больше. Иное дело, когда года три назад, еще в те времена, когда он был только наследником, Йорганкешу показали безногого теленка. Тут все ясно, и пожар, который случился спустя месяц, был, можно сказать, предопределен.
Жрец оставил в покое кишки и перешел к прочим органам. Сердце и селезенка прошли без вопросов, а вот при виде печени гадатель испустил горестный крик, похожий на вопль возбужденной кошки. Подскочил, сунул кусок сырого овечьего мяса под нос Йорганкешу и, тыча окровавленным пальцем, заголосил: мол, Ашшур сулит беду! Большую беду!
– С чего ты взял? – спросил Император, брезгливо отстраняясь.
– Пятно!– воскликнул жрец.– Черное пятно тьмы над Вратами Благоденствия!
Йорганкеш посмотрел: печенка как печенка. Ну да, есть какое-то пятнышко. Вроде бы.
Жрец кликнул помощников: одному вручил злополучную печень, второго прихватил с собой и враскорячку, как гусь, потрусил в храм. Йорганкеш хмуро разглядывал выпотрошенную овцу, вокруг которой толклись изумрудные мухи, и думал: хорошо, что он оставил свиту за пределами храмового луга. Еще он думал, что простого гадателя, не жреца Ашшура, за дурное знамение он попросту велел бы прирезать – и делу конец.
Жрец вернулся с обломком бурой черепицы. Следом тащился помощник, неся камень размером с голову младенца.
Камень оказался растрескавшимся от времени слепком печени из черной глины, а черепица – древней, добумажных времен, табличкой с клинописными знаками. Жрец сунул табличку под нос Царю царей и потребовал, чтоб сам убедился: беда не за горами.
Йорганкеш, который и так знал, что беда не за горами, а как раз с другой стороны, что, собственно, и есть основная проблема, тупо глядел на неровные черточки. Он все больше уверялся: его пытаются выставить дураком.
Тут жрец отобрал у помощника глиняную печень и продемонстрировал нарисованное на ней пятно.
– Две тысячи лет! – возгласил он торжественно.– Две тысячи лет этому слепку, но бог сохранил его для тебя.
Затем гадатель положил слепок на траву, настоящую печень – рядом, и Император убедился: пятна располагаются одинаково.
Это его проняло.
Он вытащил кошелек и протянул жрецу.
– Язык! – многозначительно произнес Император и поднял палец.
Гадатель подхватил мешок окровавленными руками и быстро закивал.
«Если бы и само несчастье можно было утаить, как дурное предзнаменование…– с тоской подумал Йорганкеш.– Какой, о Ашшур, в этом году печальный праздник».
Праздник стал еще более печальным, когда, возвратившись в Дивный город, Император узнал, что во время священного праздника богопротивные фетсы без боя заняли Гарвиш.
* * *
Начальник второй сотни из тысячи военачальника Шорга, куда Фаргал был определен десятником, протрезвился только на второе утро после окончания Игр. И настроение у него было самое что ни на есть отвратное.
– Ты,– сказал он, не глядя на Фаргала и морщась от головной боли.– Ты воевал?
Фаргал пожал плечами:
– Дрался.
Сотник поморщился. Башка прямо как котел с ершами.
– Из лука стрелять умеешь?
– Да.
– И то хлеб,– проворчал сотник.– Сколько на лапу дал, чтоб десятником поставили?
Фаргал промолчал.
– Значит, так,– сказал сотник.– Солдат наемных войск Императора Карнагрии должен иметь,– он начал загибать пальцы,– коня, броню с плечевыми ремнями, поножи, шлем. Так. Лук с запасом тетив и стрелы – тридцать штук в колчане. Так. Копье с ременной петлей посередине. Кинжал. При седле также иметь два железных стремени, кожаный мешок, аркан и мешок с трехдневным запасом провианта, это в походе. Так. Ты, значит, если десятник, то разрешается меч и доспехи на грудь и шею лошади. Но это купишь сам. Жалованье тебе положено четырнадцать золотых в месяц по случаю военного времени, так что купишь. Еще: десятая доля добычи отходит Императору, десятая – тысяцкому и такая же доля – мне.
– Обойдешься,– сказал Фаргал.
– Что? – Сотник даже удивился.
– О тебе в кодексе ничего не сказано,– усмехнулся Фаргал.
124 
