50 
– И что дальше? Головы отрывать будете?
– Если направление у нас зарегистрировано, то никаких голов. Остановим процесс – и всё. А если это несанкционированные разработки, тогда найдем умников и размажем по стенкам. Жаль, если это окажутся наши русские умники, но пощады не будет. Тут я ничем не смогу помочь, а даже если бы и мог – не стал бы…
– Да я не про это! – перебил Сучков.– Что будет с нами? С самоубийствами этими, с психозами?
– Если мы найдем причину и устраним ее, то и проявление феномена спонтанной деструкции постепенно сойдет на нет,– успокоил я.– Главное – найти. И пресечь. Обычно это занимает сутки – для зарегистрированных исследований, и от десяти дней до двух месяцев – для незаконных. Не волнуйся, мы тоже умеем выпалывать сорняки!
На самом деле все было не так гладко. Примерно семь процентов «инициаторов» феномена нам так и не удалось обнаружить. Скорее всего незарегистрированные исследователи, узнав, чем запахло, быстренько сворачивали программы. Именно поэтому наш Комитет главным образом занимался профилактикой: искал и «зачищал» нарушителей раньше, чем тем удавалось разбудить «ифрит».
Мое самоуверенное заявление, увы, оказалось преждевременным. Ни через сутки, ни через десять дней, ни через месяц ни аналитикам, ни оперативникам «Алладина» не удалось установить источник санкт-петербургского «феномена». Зато оказалось, что аналитиками Международного координационного Центра по исследованию феномена спонтанной деструкции отмечено более сотни аналогичных проявлений. На всех пяти континентах. И начало каждого эпизода «проявлений массового немотивированного деструктивного поведения» приходилось на первые числа сентября прошлого года. Но это выяснилось позже, а в тот вечер я еще не знал, что натолкнулся всего лишь на очередной «эпизод», поэтому, проинформировав своего непосредственного руководителя, я спокойно отправился домой.
А дома меня ждал сюрприз. Приятный.
Глава пятнадцатая
БАТЯ
Итак, дома меня ждал сюрприз. Сначала – незнакомая вертушка на лужайке перед домом, а потом…
– Батька-а!!!
– Здравствуй, сын!
Обнялись, отстранились, посмотрели друг на друга…
Батька у меня – орел. Загорелый, невысокий, крепкий – не скажешь, что мужику под шестьдесят. Широкое лицо, серые блестящие, вечно прищуренные глаза, жесткие, перец с солью (в бабку-японку), волосы – ежиком. Мы с ним не очень похожи. Ни внешне, ни повадкой. Я в деда пошел: и лицом и характером – тоже вечно куда-то рвусь, спешу, а батя спокоен, надежен, как земля, из которой он достает свои «вечные ценности». И вообще, я чем дальше, тем больше замечаю, как много он вложил в меня своего. Исподволь, ненавязчиво – и навсегда. Не так, как дед, который всегда знает «как надо» и «строит» всех подряд. Батя никогда не рвался ни вперед, ни наверх. Но как-то так получалось, что в критические моменты, пошумев и поспорив, все вдруг замолкали и смотрели на него: что скажет Алексей Андреевич?
Мама его боготворит. А у него, я точно знаю, после женитьбы никогда не было ни любовниц, ни «увлечений». Опять-таки, в отличие от деда… И от меня, в свои тридцать два года так и не женившегося. С другой стороны, с моей работой – только жениться. Или – наоборот: именно с моей работой как раз и следует побыстрее жениться и обзавестись наследником. Пока не поздно.
– Глянь, что я привез! – похвастался батя.
В широком деревянном ящике лежала пара кутаров – раджпутских «ладонных» кинжалов с А-образными рукоятями.
– Хочешь попробовать?
– Извини, пап, что-то я сегодня не в форме,– отказался я.
– Голодный, устриц хочешь? Свежие! Утром сам собирал!
Отказываться неудобно. Батя специально для меня вез через полмира этот контейнер с раковинами, любовно «закутанными» во влажные водоросли. Тут же появляется бутылка красного калифорнийского вина, которую бате прислали друзья из Монтерея.
– Мы с мамой бросили жребий: кому сворачивать лагерь,– говорит батя.– Мне повезло, а она прилетит послезавтра. Дождешься?
– Постараюсь…
– У тебя какие-то трудности? – Батя всегда был проницателен. Ну да, я же сказал им позавчера, что приехал минимум на две недели.
– Мои трудности, пап, они к сожалению, не только мои…
– «Ифрит»? Здесь, в России? – с ходу врубился мой отец.
Я киваю. Да, я почти уверен.
– Бл… ! – Батя мрачнеет.– Где, можешь сказать?
– Тут.
– В Питере?
Санкт-Петербург уже давно, со времен батиного детства, никто не называет этой неуважительной, придуманной безбожниками кличкой: «Питер». Так что если батя сказал «Питер», значит, он взволнован.
50 
