Последние отзывы

  49  

– Машина, полный вперед! Самый полный, Паша! Давай, родной! Выноси!

В ответ из утробы машинного отделения что-то утробно пробулькало, за шумом не разобрать, но ноги ощутили, как палуба слегка завибрировала.

– Самохвалов, к штурвалу!

Матрос из обслуги орудия тут же перемахивает через легкое ограждение ходового мостика. Обязанности рулевого худо-бедно могут выполнить все моряки, а вот с дальномером управится далеко не каждый. Дальномерщик же лежит в углу площадки, скрючившись в позе эмбриона, упершись спиной в стойку лееров. Уже бездвижный и не подающий признаков жизни.

– Правь вон на ту скалу!

– Есть!

Опять взрыв: нет больше носового орудия. И расчета нет. Петр Афанасьевич едва не улетает за леера – удалось удержаться, только ухватившись за дальномер. Самохвалов валится на спину – его тело приняло на себя все осколки, которые могли задеть Науменко. Царствие тебе небесное и спасибо. Хорошо все же стреляют японские комендоры – да и немудрено с такого-то расстояния. И как он их не разглядел раньше?

Перед своим славным концом Семигулин успевает-таки сделать последний выстрел. Японский истребитель вдруг словно запнулся и окутался клубами пара – и стал резко терять ход. Понятно. Либо главный паропровод, либо один из котлов.

Науменко вынужден вновь встать к штурвалу: больше некому. «Страшный» продолжает исправно слушаться руля. Ну хоть что-то. На ходовой мостик быстро взбирается один из матросов и сменяет командира. Вот это вовремя. Петр Афанасьевич опять бросается к дальномеру. Исправен? Порядок. До головного крейсера семнадцать кабельтовых, второй значительно мористее. Вокруг рвутся снаряды, но главный калибр пока молчит, перезаряжается.

– Ермий, до головного семнадцать кабельтовых! Наша скорость девятнадцать узлов! Обоими аппаратами!

– Понял!

– Серегин, дымы!

– Есть, дымы!

Снаряд бьет под основание ходового мостика, матрос у штурвала отваливается в сторону. Сколько раз уже рядом с ним за сегодня проходит костлявая, но гибнут молодые, а вот он, уже поживший на этом веку… Потом. Все потом. Опять к штурвалу.

«Страшный» разворачивается кормой, под углом к головному крейсеру, и начинает набирать ход. К берегу, как можно ближе к берегу. На корме вспухает черный дымовой шлейф – пока слабый, но он нарастает с каждой секундой. Оба аппарата разворачиваются в сторону противника. Для минной атаки далековато, японцы ее и не ждут, но это если обычными минами. А вот вам привет от лейтенанта Назарова, только бы не промазали… Акинфиев сидит на месте наводчика, схватившись за бок, с перекошенным от боли и ненависти лицом. Малеев все еще не получил ни царапины, вот только уже без кителя – это он сбросил его, когда тот загорелся при тушении пожара, – сосредоточен и серьезен. Кой черт серьезен: вон как самодовольно щерится. Понятно, предвкушает удивление японцев. А и то: дистанция как-никак для самодвижущихся мин просто запредельная. Первая, пошла! Вторая, пошла! На японском крейсере вспухли едва различимые дымки, звуков выстрелов не слышно, но два снаряда уже рвутся по бортам кораблика, а третий разрывается на палубе, попав точно в кормовой аппарат. Акинфиев!!!

Останки аппарата вздыбливаются искореженной сюрреалистической конструкцией – словно сработанная безумным скульптором статуя, – кормовое орудие срывает с места. Всех, кто был поблизости, сносит существующим лишь мгновение смерчем. Малеева отбрасывает в сторону, и он падает без движения. Но машины продолжают натужно работать, и «Страшный» понемногу увеличивает ход. Страшно представить, что было бы, если бы снаряд ударил на несколько секунд раньше, пока мина была в аппарате. Но думать об этом некогда.

Взрывом выворотило и выбросило за борт и дымовые шашки, так что прикрыться больше нечем. Но должно остаться еще две шашки. Снаряды рвутся рядом с кораблем. Пока удается избежать попаданий, бросая эсминец из стороны в сторону, но долго такое продолжаться не может.

– Серегин, дымы!

Нет Серегина. Погиб вместе с остальными на корме. Петр Афанасьевич осматривается, пытаясь увидеть хоть кого-нибудь, так как не может оставить штурвала. Раненые, стонущие и беспомощные, и помочь им некому, убитые, останки тел, залитая кровью палуба. Господи, спаси и сохрани! Науменко бросается к переговорной трубе.

– Паша, срочно на палубу! Прихвати хоть пару человек – я здесь один!

Опять к штурвалу. И как только еще управление не повредило? Тьфу ты. Вовремя помянул, ничего не скажешь. Из машинного появляются потные и разгоряченные Дмитриев и трое матросов. Картина, представшая перед ними, вгоняет их в ступор. Есть от чего. Но некогда.

  49