Последние отзывы

  153  

— Ну ты уж не промахнись, родненький, — заботливо сказала Хинди, и все в кухне разом вздрогнули, услышав эту заученную, но и очень личностно сказанную фразу через оставшуюся открытой дверь.

— Ну, вы как хотите, а я все-таки выпью водки, — сказал Журналист, решительно доставая из Розиного пакета бутылку, сворачивая ей пробку и наливая себе в чашку, поскольку никакой другой посуды в кухне и не было видно.

— Смотри, тебе же ехать, — с сомнением сказал Старшина, которому тоже сейчас вдруг захотелось выпить, но он был человек дисциплины.

— Доеду как-нибудь, — сказал Журналист, опрокидывая водку из чашки в рот и сразу же закуривая вместо закуски. Дыхание у него восстановилось не сразу, а говорить он начал раньше, чем оно восстановилось: — Да нет, ой… Крепкая! Я… я лучше вообще никуда не поеду. Я с Хинди побуду. Ну да, я взял деньги, но я же для Анны Петровны взял.

— Но ты же взял две, а отдал одну, — мстительно сказала Ри, тоже наливая себе водки в единственную чашку. С Хинди он здесь, видите ли, побудет.

— Ну, мне же тоже на что-то надо жить. Мне за квартиру надо платить хозяйке, что, не понимаешь? А ты сама-то когда взяла, я не понял?

— Отставить! — сказал Старшина, отнимая у Ри чашку и выливая водку в раковину, — Надо не так, чтобы волосы теперь на жопе рвать, а надо конструктивно, — Он опять, как бывало вначале, стал рубить воздух ребром деревянной ладони, — Кто на чем там сломался, сейчас копаться не время, ну сломался, значит, надо чинить. И на войне так тоже бывало: ломался человек, а потом вставал и шел, иногда даже и погибал. Даже предателей у нас не всегда убивали, всякие бывали обстоятельства. Если никто еще не погиб. А ведь у нас никто еще не погиб, поэтому надо конструктивно. Другие мнения есть?

— Да я-то согласна, — сказала Роза, которая встала с табуретки, чтобы не выделяться на фоне остальных, и заговорила уже снова «по-английски», — Но насчет погибать, мне что-то не хочется. А я ведь реально в тюрягу могу сесть. Так что ты думай, начальник.

Понедельник, 31 июля, 22.30

К Алле Сурковой забежала ее подружка по музыкальному училищу, она же завуч, занесла расписание занятий на сентябрь. Они сидели на кухне, уютной и защищенной от всех ветров, как маленькая крепость; над тахтой горело бра.

— Что ж ты, без отпуска совсем осталась? — спросила завуч, поскольку Алла время от времени рассказывала ей вскользь о деле Лудова.

— Ничего, мы все-таки с псом три недели на даче просидели. Зимой возьму лишнюю неделю, деньги есть, может, за границу съезжу куда-нибудь.

— Хорошо бы ты все-таки освободилась к первому сентября. Вы бы судье сказали, что так нельзя, вам же обещали, что до августа закончите. Не один же только суд на свете работает, нужно какое-то планирование. А сольфеджио такой предмет…

— Я к сентябрю освобожусь, — сказала Алла, — Или так или сяк.

— В смысле, ты до сих пор не знаешь, оправдаете вы его или осудите? Прямо так до последнего и не будете решать? — удивилась завуч, которой Алла хотя и рассказывала о деле, но ей самой трудно было представить его себе иначе чем как какую-то пусть важную и нужную, учебную, может быть, но игру.

— Нет, мы вообще не знаем, дадут ли нам вынести вердикт.

— А для чего же вас тогда вообще там собирали?

— Ну, просто полагается так по закону.

— А моей дочери тоже пришла повестка в присяжные, — сказала завуч, — Вообще-то она сейчас все равно без работы. Ну, знаешь, в Гнесинское она не захотела, там-то я нашла кое-кого, а она в архитектурный, и провалилась. Может, ей в присяжные тоже пойти по повестке, там ведь деньги какие-то платят? Как ты посоветуешь?

— Трудно сказать, — сказала Алла, — Это себя помогает понять, но ей, может, еще рано. Ведь ей же только восемнадцать исполнилось? А это изменяет личность, это тоже вроде урока такого или вроде практики, но только уже не совсем учебной и для очень старших классов. Давай уж я дело дослушаю, а потом советовать буду.

Подружка подумала, что Алла Геннадьевна в самом деле стала какая-то чуть-чуть другая и незнакомая, вот и волосы у нее тоже как будто изменились, стали как будто еще более золотистыми. Она даже хотела сказать ей об этом, но решила, что это может быть воспринято как возвращение к старой педагогической дискуссии в училище относительно цвета ее волос, которая имела там место много лет назад, но за столько лет к ее волосам все давно уже привыкли.

— Вы так серьезно к этому относитесь? — спросила она. — А дочка вот думает пойти, говорит: «Прикольно!» Ну, ты знаешь, они все сейчас так говорят.

  153