— Нет, Олег Афанасьевич, — сказал Зябликов, — так больше не пойдет. Конечно, вы думаете: кто я там, черный пояс без ноги, на что я еще гожусь. Но мне как задача была поставлена? Сплотить народ. Я сплотил. А о том, кто что говорит между собой, я рассказывать не буду. Я же армейский сапог, не так приучен, у нас бы за это сразу по харе настучали.
— А я, значит, мент, — взорвался Тульский, и Зябликов расслышал в этом взрыве черт знает каких чувств и амбиций еще и ноту искренней обиды, — Ну ладно.
Оба замолчали, надувшись. Как два пацана, первым сообразил Зябликов. Он вылил половину пива из своей непочатой кружки в кружку Тульского и сказал:
— Ну ладно, разведка. Я же не забыл, как твои ребята меня с поля тащили, да и ты ведь недалеко лежал, осколки бы, в случае чего, и до тебя бы долетели.
— Слушай, Зябликов, ты как хочешь, а я себе сто пятьдесят все-таки возьму, — сказал Тульский и махнул рукой официанту.
— И мне тоже сегодня возьми, я тоже выпью, — сказал Зябликов. — Все кончилось, что толку теперь. Нас же распускают, мы обратно-то уж вряд ли соберемся. Ты же ведь об этом уже знаешь. А молчишь.
— Да просто повода не было сказать, — объяснил подполковник, — А правда: зачем теперь все это? Ну и к лучшему. Давай просто посидим. А то бы и повода не было. Да и деньги опять же пока что из статьи, халява, Майор…
Официант уже принес водку, они налили, чокнулись и выпили.
— Ну, как бы то ни было, еще раз спасибо тебе, — с чувством сказал Зябликов, ставя рюмку на стол, — В тот раз ты меня от смерти унес и в этот раз тоже вроде как к жизни вернул. Спасибо.
— Да пожалуйста, — сказал Тульский. — Рад за тебя, но я не понял. Но изменился ты в самом деле за последнее время здорово, какой-то живой стал, меня научил бы. Может, ты влюбился? Неужели в прокуроршу? Ну, не может быть. Нет, правда, в кого-нибудь там влюбился, что ли? Ну, дембель, ну ты даешь!..
Тульский радостно, по-мальчишески захохотал, он видел по давно отвыкшему скрывать свои чувства лицу Майора, потому что никаких таких чувств там уже лет десять и не было, что попал куда-то в точку.
— Нет, ты не понял, — насупленно, чтобы не показать слабости, сказал Зябликов, — Ты и не поймешь, ты же там не был. Я ведь последние лет десять одних наших ребят только видел перед собой. Что на войне, то и в охране. Я не говорю, что ребята плохие. Но они же все одинаковые. А люди-то, оказывается, разные…
— А, это правда, — сказал Тульский, снова задумчиво посмотрев на него.
— Заигрались мы, — сказал Зябликов. — Так увлеклись этой игрой, что не заметили, как вот она и кончилась. Не дали нам доиграть взрослые дяди вроде тебя.
— Да ты не переживай, — попробовал, хотя и без уверенности, успокоить его Тульский, — Ну, в конце концов, другие его осудят. Или оправдают.
— Да я не о нем, — сказал Зябликов, — Хотя его тоже жалко, конечно, он хороший парень, но он не из моего взвода, я за него ответственности не несу. Мне про своих надо думать теперь, что с ними со всеми будет.
— Ну, — подумав и повертев в руках рюмку, сказал Тульский, — в общем, это теперь и от вас зависит. А вдруг вы дотянете?
И он потянулся налить.
Часть четвертая
ПЕРЕМИРИЕ
Воскресенье, 9 июля, 15.00
Кавалькада из четырех машин следовала по дачному поселку вдоль высоких, глухих, довольно разных, но в то же время как будто и совершенно одинаковых заборов. За рулем первого джипа сидела Ри, с ней ехали Океанолог на переднем сиденье, Анна Петровна и Климов сзади. Далее следовала машина Розы, где ехал Шахматист, а Актриса и Хинди о чем-то болтали на заднем сиденье. Дальше ехал Журналист, у которого в джипе сидели «Гурченко», с любопытством разглядывавшая эти заборы, и безучастный к ним Петрищев. Колонну замыкал фотолюбитель на «шестерке», с которым ехали Алла и Зябликов.
Наконец сиреневый джип Ри остановился у ворот в очередном внушительном, но невыразительном заборе, она вышла и нажала кнопку переговорного устройства:
— Встречай гостей, Сашок!
Все стали выгружаться и разминать ноги; присяжные с интересом и опаской поглядывали на высокие крыши, диковинные антенны и забранные решетками окна за заборами и соснами. Вскоре хозяин вышел открывать калитку с лицом, выражавшим скорее досаду, чем гостеприимство, и первым, кого он увидел своим кривым глазом, не считая его собственной жены, был Океанолог.
— Ба! — закричал Сашок, и его лицо сразу повеселело, — Слава, это вы?
— Да… — сказал Океанолог, силясь припомнить, где он видел хозяина дома.