Последние отзывы

  26  

— Я совсем не против, — она отложила салфетку, когда Рейн встал за ее стулом. — Мой отец часто курил трубку после еды. Мне это даже нравилось.

Она ощутила минутную боль при этом воспоминании, но решительно подавила ее.

Они взяли бренди и шерри в маленький салон рядом с кабинетом виконта. Рейн усадил Джо рядом с собой на зеленую софу перед зажженным камином.

— Ну-с, мисс Эсбюри. По-моему, мы более чем достаточно поговорили обо мне. Теперь, я думаю, пора и тебе рассказать кое-что о себе. Мне бы очень хотелось узнать, в чем же все-таки дело.

Молясь о ниспослании храбрости, Джоселин откинулась на спинку диванчика и отпила шерри.

— Я даже не знаю, с чего начать… С Мардена, наверное.

— С дома в Мардене? — Он вынул изо рта сигару, которую сжимал своими сильными зубами, и выпустил клуб дыма в воздух.

— Точнее, с деревни Марден, — это была группка домиков под соломенными крышами, возникшая на окраине одного из имений виконта, одна из многих деревень в его огромных владениях. — Я выросла в маленьком коттедже на Мичем-лейн в дальнем конце деревни.

— Боюсь, я не знаком с этими местами. Моя семья проводила мало времени в Мардене.

— Я родилась в этом коттедже. Моего отца звали сэр Генри Эсбюри. Он был ученым. Он обучал детей окрестных дворян, а также сына викария и нескольких детей из деревни. Конечно, немногих.

По-прежнему никаких признаков узнавания.

— Я так понимаю, что он занимался также обучением своей дочери.

— Да. Моя мать умерла от родильной горячки, когда мне было десять лет. И мы с папой остались одни.

Она продолжала наблюдать за ним, ожидая хоть какого-то проблеска воспоминаний о том, о чем она сейчас рассказывала. Но его не было.

— Три года назад для моего отца настали тяжелые времена. Дети постарше, которых он учил раньше, разъехались по школам, другие перестали приходить. Денег едва хватало. Стало трудно платить за дом. Мой отец отправился в Стоунли, чтобы обсудить этот вопрос с тобой.

— Твой отец приезжал ко мне? — он наклонился к ней. — Когда?

— Я же сказала… немногим более трех лет назад. Летом 1804 года.

Мгновение он размышлял над этим, глубоко затягиваясь сигарой.

— Продолжай.

— Отец просил об отсрочке. Мы сможем рано или поздно собрать денег, сказал он. Нам только нужно немного времени. Но ты не согласился. А потом отказался принять его. Он вернулся в Марден, чтобы поговорить с твоим управляющим, а тот приказал ему освободить дом. Отец был в отчаянии. К тому времени мне пришлось начать брать вещи в стирку… у нас совсем не было денег. — Она вздохнула. — Не знаю, может быть, мне не следовало так поступать. Из-за этого отец, казалось, чувствовал себя еще хуже. Он потерял аппетит, стал худеть, плохо спал. Я так беспокоилась… я сказала ему, что мы справимся, но он… — ее голос сорвался.

— Все в порядке, милая. Не переживай.

Рейн раздавил сигару в хрустальной пепельнице, потом заставил Джоселин выпить шерри. Она сделала длинный успокаивающий глоток.

— Тебе лучше?

— Да.

— Я понимаю, что тебе тяжело, но я хочу, чтобы ты рассказала мне все до конца.

Она отвела глаза.

— Я собиралась. Я должна, но…

Но она не могла совладать с голосом.

— Я понимаю, что тебе неприятно, но я должен это знать.

Она кивнула, выпила еще шерри и собрала силы для столкновения со своими ужасными воспоминаниями.

— С тех пор наша жизнь превратилась в кошмар. Отец начал пить. Он мог часами сидеть дома, просто глядя перед собой. В тот день, когда прибыл шериф, чтобы нас выселить, он был в худшем состоянии, чем когда-либо прежде. Он все бормотал что-то о прошлом, о том, что случилось много лет назад. Когда я вышла из дома, чтобы поговорить с шерифом, отец, наверное, потерял рассудок. Он, скорее всего, лишился рассудка, потому что о-он… потому что о-он…

Рейн наклонился и взял ее за руку.

— Все в порядке, Джо, все это уже в прошлом. Ты вскоре сможешь забыть об этом.

Она кивнула. Тепло его рук помогло ей успокоиться, немного растопило лед, сковавший ее сердце.

— Когда я вышла на крыльцо, отец облил мебель маслом из лампы. Он поджег дом и вышел к шерифу. Он сказал, что уничтожит все, чем мы владели, чтобы не дать тебе отнять это у нас.

Я сожгу все до последней дощечки и последней бумажонки в доме, чтобы этому негодяю ничего не досталось!

О, Боже мой, папа, что ты наделал?

— Я попыталась вернуться в дом, требовала, чтобы они отпустили меня, но дом вспыхнул как трут. Папа дольше всех стоял на крыльце. Я плакала. И только когда он увидел, что загорелись его прекрасные книги, он осознал, что же он совершил.

  26