24 
— Иван... — с трудом проговорил Пильский, замотал головой и стряхнул набежавшие слезы.
— М-м-да... — Куприн еще раз заглянул в письмо и обвел взглядом друзей.
Все сидели подавленные.
В это время к их столику подошел не очень трезвый, помятый франтик с дешевой тросточкой в руке, и соломенным канотье на голове. Он изысканно поклонился и приподнял свою нелепую шляпку.
— Господин Куприн, я жутко извиняюсь. Я вам не собираюсь долго морочить голову. Что слышно от Ивана Михайловича из Франции?
Это было так неожиданно, что все оторопели. И только Пильский сразу же взорвался:
— А вас почему это интересует?! Вы, собственно говоря, кто такой?
— Я?.. — Франтик даже отступил на шаг от удивления. — Кто я такой?! Я — одессит! Вот почему это меня интересует!
* * *
В центре летного поля школы господина Фармана стояли два аэроплана. Около них суетилась группа учеников.
А на краю, около ангара, стоял третий аэроплан — Заикина. Иван Михайлович в кожаной тужурке и вязаной кепочке сидел на пилотском месте и сосредоточенно двигал рычагами. Внизу, у колеса, стояла Клотильда де ля Рош и что-то быстро объясняла ему по-французски, показывая кистями рук эволюции аэроплана.
Заикин напряженно слушал и делал судорожные движения штурвалом, чем приводил в отчаяние свою прелестную учительницу. Она уже горячилась, покрикивала на него и вдруг в какой-то момент села на колесо и попросту расплакалась. Заикин тяжело слез с аэроплана, огляделся — не видит ли кто — и угрюмо склонился над плачущей де ля Рош.
— Клава, а Клава... Ну, не обижайся, Клавочка... — прогудел он. — Ну, не понимаю я. Же не компран па... Понимаешь? Вот Лев Макарыч отлетает, придет и все мне объяснит. По-русски.
Де ля Рош вскочила, глаза ее блеснули гневом, и она указала рукой на пилотское сиденье:
— Анкор! Репетэ!..
Заикин поспешно забрался на аэроплан, схватился за рукоять управления и выжидательно уставился на де ля Рош. Медленно и раздельно де ля Рош произнесла несколько слов. Заикин вслушался и так же медленно сделал движение рукоятью.
— Браво! — крикнула де ля Рош и счастливо засмеялась. Заикин перевел дух, не удержался и горделиво произнес:
— А ты что думала? Что я уж совсем чурбан неотесанный? Ты только говори помедленней, я мужик понятливый. Разберусь, что к чему.
— Му-жик... — нежно проговорила де ля Рош. — Ваня...
— Во! — удовлетворенно сказал Заикин. — Правильно. Давай еще репетэ...
* * *
— Да Господи! Да рази ж мы не понимаем! — сказал Дмитрий Тимофеевич Пташников Ярославцеву и Диабели. Он даже руками всплеснул в отчаянии. — Да неужели мы что-либо пожалеем для Ванички?! Да сегодня же переведем деньги в Париж! Не извольте беспокоиться, господа хорошие... Шутка ли дело — летать учиться! Да еще эти французы окаянные — дерут небось за все втридорога. Не хотят, чтобы русский человек под небесами парил. Не хотят... Ну что за оказия, Боже ж ты мой! Не извольте беспокоиться, господа, не извольте беспокоиться! Ну что ж за несчастье такое?..
И Дмитрий Тимофеевич горестно покачал головой.
Ярославцев и Диабели поклонились и вышли. Дмитрий Тимофеевич закрыл за ними дверь. Откуда-то неожиданно показался Травин и вопросительно посмотрел на хозяина.
— Иван Сергеевич, — спокойно проговорил Пташников, — проверить все счета, затребовать прейскурант фирмы Фармана, немедленно выяснить все побочные расходы этого дурака Заикина. Переезды, отели, запасные части, возможную отгрузку аппарата по железной дороге отнести за счет этого милого энтузиаста. Чтобы заткнуть пасть господам репортерам, переведите в Париж на имя этого густопсового авиатора двести рублей и категорическое требование немедленно предоставить отчет обо всех произведенных затратах. Пташниковы — не дойная корова.
* * *
Заикин гонял и гонял по полю свой «Фарман». Солнце уже садилось, механики закатывали в ангары учебные аэропланы, ученики школы группками направлялись в сторону Мурмелона. Русские стояли и ждали Заикина.
— Должен признаться, господа, что меня слегка раздражает этот несколько туповатый фанатизм, — сказал подполковник Ульянин и показал на аэроплан Заикина.
— Должен признаться, что меня несколько удивляет ваш тон, — резко заметил Мациевич. — То, что вы сейчас изволили назвать «туповатым фанатизмом», не что иное, как комплекс великолепных и, может быть, истинно русских качеств.
— У нас разные конечные цели, — насмешливо произнес Ульянин. — Для нашего могучего друга это блажь, фиглярство...
24 
