35 
Неряшливую стряпню, что бабка ставила на стол вечером, Мальгин кое-как засовывал в себя, но Левин потреблять категорически отказался. Он завтракал и обедал в чайной, расположенной на центральной площади поселка. Там же помещался единственный на всю округу очаг культуры, тесный зал, что-то вроде клуба, где вечерами крутили по видику не боевики, а эротико-порнографические фильмы, выпущенные на каких-то подпольных киностудиях и купленные в Иркутске. С наступлением сумерек зал до отказа набивали солдаты срочники, охранявшие зону и попавшие в увольнение, и местные подростки, не достигшие шестнадцати лет. Левин, совершенно ошалевший от вынужденного безделья, проливных дождей и бабкиного самогона, надевал длинный плащ и таскался в клуб ежедневно, как на работу, просиживая там до темноты. Возвращался разочарованным и опустошенным.
Он съедал пару булок, купленных в чайной, ложился на койку и долго глядел в потолок мутным взором. В комнатах витал густой самогонный дух. Бабка на своей половине гремела ведрами с брагой.
«Нет, больше смотреть порнуху не пойду. Куда мне деваться со своими неудовлетворенными желаниями после этих фильмов?» – обречено вздыхал Левин. «Ну, так не ходи», – отвечал Мальгин. «Не ходи… А хрена тут тогда делать? – взрывался Левин. – Свидания с Барбером не дают. И сколько еще нам ждать, чтобы я с тоски удавился? Сутки, неделю, две? Не известно. Нет, так жить не возможно… Сил нет так жить. А свободную бабу тут не найдешь. Не купишь ни за деньги, ни за подарки. Мужиков в поселке в три раза больше, чем баб. Даже в четыре, в двадцать четыре. Что поделаешь… Перекосы демографии». «Ну, баба – это не проблема, было бы желание», – ответил как-то Мальгин. Выслушав это сообщение, Левин даже поднялся с кровати и пересел на стул.
«Но сначала хочу, чтобы до тебя дошла одна штука, – стал объяснять Мальгин. – Здесь провинция. Старая добрая провинция. Тут много богатых, достойных подражания традиций. Ну, скажем, если ты пригласил женщину в чайную или даже на просмотр эротического фильма, прошелся с ней вокруг клуба, то…» Мальгин выдержал драматическую паузу. «Что „то“?» – переспросил адвокат. «То обязан на ней жениться. Такова традиция». Мальгин заржал по лошадиному. Левин обиделся всерьез. «Пошел ты со своими смехуечками», – он сновал лег, отвернулся к стене и накрылся с головой пропахшим самогоном ватным одеялом. Адвокат очень болезненно воспринимал остроты, касавшиеся женитьбы или разводов. Как считал Левин, во всех его жизненных бедах и неудачах виноваты бывшие жены, корыстолюбивые жадные суки, пустившие его по миру.
На следующий день они в который раз не получили свидания с Барбером. Пережив еще одно душевное расстройство, юрист не двинул в клуб, как обычно, а заменил культпоход большой бутылкой бабкиного самогона и нажрался, как свинья. Ночью часто выходил на крыльцо, вставал на колени и блевал сверху на грядку с укропом. Дело кончилось тем, что Левин, совершая очередной рейс, упал в сенях, споткнувшись о ведро с брагой, до крови рассек правую бровь и поставил фонарь под глазом.
***
Эти дни, заполненные дождями, пьянством Левина и бесконечным ожиданием, не прошли впустую для дела. Мальгин тайно встретиться с неким Алексеем Васильевичем Дикуном. Встреча происходила недалеко от центральной поселковой площади, на задах так называемого клуба, когда народ уже разошелся по домам, а Левин, набравшись самогона, храпел в бабкином доме.
Мальгин убедился, что зона кормит много вольного люда. Одним из таких вольняшек, устроивших свою жизнь и быт по соседству с колонией, был и Дикун, мужик лет пятидесяти пяти. Худой, среднего роста, с большой плешиной, светящейся в темноте, как молодая луна, он одевался словно лагерник, в старую телогрейку, во многих местах по неаккуратности прожженную сигаретой, брезентовые штаны и кирзовые стоптанные сапоги с обрезанными голенищами. Дикун работал в столярном цехе при зоне мастером производственного обучения, получал приличную зарплату, имел множество приработков на стороне, но денег, разумеется, не хватало. Он не только ведал учебным процессом, но также закупал мебельную фурнитуру и реализовывал готовую продукцию мелким оптовикам, завышая расценки на мебель, разницу клал в карман. Впрочем, все его приработки казались лишь мелкими хлебными крошками в сравнении с тем жирным куском, что сейчас сам падал в руки.
Барбер близко познакомился с Дикуном несколько месяцев назад, прощупал его, убедившись в патологическом корыстолюбии мастера, предложил ему честную сделку: помогаешь мне с побегом, и мой человек платит тебе двадцать тысяч долларов за пустяковую услугу. Никакого риска. Половина денег на руки дают вперед, и не твоя забота, выгорит дело или накроется одним местом. После долгих мучительных торгов, которые продолжались неделю, Дикун согласился рискнуть за двадцать шесть тысяч долларов.
35 
