90 
– Вы журналист? – спросил Спицын. – А фамилия ваша как?
– Да, работаю в газете корреспондентом, – снова соврал Петров, назвав весьма известную московскую газету. – Пишу на скучные темы, об экономике. Этими вопросами сейчас мало кто интересуется. Поэтому моя фамилия вам ничего не скажет. – Я журналистов по фамилиям не различаю, – честно признался Спицын. – Если бы каждому журналисту налепили на лоб ценник, на котором указали его продажную цену. Ну, тогда бы я видел разницу между ними. А так они все одним миром мазаны. Извините, я не то сказал. Я все время говорю что-то не то. Вы обиделись?
– Нет, – впервые за всю дорогу Петров улыбнулся. – Но кто в наше время не продается?
Дверь дернул проводник, просунул голову в купе.
– Через полчаса подъезжаем к Барановичам, – сказал он и снова исчез.
– Уже Барановичи, – вздохнул огорченный Спицын.
И тут Петров неожиданно оживился.
– Кстати, я обдумал ваше предложение насчет закуски в ресторане. Можно сходить. Что-то аппетит прорезался. Вдруг.
Через пять минут новые знакомцы вышли в коридор. Как раз рядом с дверью купе торчал старший проводник, делавший вид, что полирует тряпочкой безупречно чистые стекла и поручни между окнами.
– Я посмотрю за вашим купе, – пообещал проводник. – Будьте спокойны. В нашем вагоне вещи еще ни у кого не пропадали.
Прага, Новый город. 13 октября.
Весь день Колчин отлеживался в кабинете Алеша. Аптекарь дважды менял повязку на ноге укушенного. Колчин извелся от безделья, чтения скучных пражских газет, еще не писавших о ночном пожаре в пансионе пани Новатны, и медицинских журналов, грудой наваленных на столе аптекаря. Но проклятый укус болел, нога опухла, сделалась синевато-желтой, и передвигаться в таком состоянии по городу можно было только в инвалидной каталке.
А ведь Колчину предстояло не просто совершить бессмысленные физические движения, нужно было отыскать Милу Фабуш. Именно эта ниточка выведет Колчина на Петера. Если до вчерашней ночи, до перестрелки и пожара в пансионе пани Новатны была реальная возможность выйти на пана Петера через сутенера Тарасенко, то теперь, после его гибели, надежда развеялась как дым после пожара. Колчин и предположить не мог, что Тарасенко со своими мордоворотами заявится в пансион, чтобы открутить ему голову. Что это за акция? И какова ее цель? Месть за синяки и несколько разбитых бутылок? Очень сомнительно.
По всем здравым расчетам, по логике событий, Тарасенко должен был забыть происшествие в своей квартире, тот небольшой погром и мордобой, потому что это в первую очередь в его же интересах. Тарасенко должен молчать, затаиться. А своему телохранителю, присутствовавшему при разговоре, дать строгое указание не высовывать язык, а лучше, его проглотить. Но Тарасенко поступил вопреки логике и здравому смыслу. Почему? После его гибели, этот вопрос навсегда останется безответным. Что обиднее всего, накрылся тот канал, через который можно было выйти на Петера. Не сегодня, так завтра Петер узнает о гибели Тарасенко, станет еще осторожнее. Плохо. Все складывается не в пользу Колчина. Что же остается в его активе, какая ниточка? Все та же Мила Фабуш. Найти ее надо было в любом случае, но в свете новых обстоятельств ценность Милы возрастает в сто, в тысячу раз. О событиях, происходящих в Гамбурге и поезде Прага – Брест – Москва, Колчин не мог знать. Единственное, что удалось сделать, – через «Интернет» выйти на связь с Войтехом, сообщить о своей беде: в огне сгорели документы, без которых хоть на улицу не выходи. Просить срочной помощи. Условились о встрече завтрашним вечером на Вацлавской площади.
После недолгих раздумий Колчин решил больше не мучить себя вопросами, а просто отлежаться. До завтрашнего дня спадет отек на икроножной мышце и на больную ногу можно будет наступать. Страдания Колчина усугубились тем, что Алеш неусыпно стоял на страже нравственности Эммы и семейных ценностей. Он безвылазно торчал в кабинете, сам приносил гостю еду и уносил обратно на кухню грязную посуду. Аптекарь строго-настрого запретил молодой жене заходить к Колчину, и Эмма, как верная добропорядочная супруга, безропотно подчинилась. Даже до туалета Колчин ковылял под присмотром аптекаря.
– Слушайте, мне все это надоело, – возмутился Колчин. – Мы заключили джентльменское соглашение. Я обещал, что не приближусь к вашей жене. И свое слово…
– Я не верю никаким соглашениям с вами, все ваши обещания – ложь, – отрезал Алеш. – А вы не джентльмен. Еще одно слово об Эмме, и я звоню в полицию.
90 
