21 
– Не слишком, – Бирюков подумал, что Оля патологически любит деньги и вообще стерва первостатейная. – Дашкевич поверит даже этому убогому вранью. Но я не собираюсь тебя обманывать. Прямо сейчас поеду на центральный почтамт и отобью перевод.
– Что ж, верю на слово. Гостиница «Россия», как ты просил, четвертый блок шестьсот двенадцатый номер. Он прибудет в Москву утром в воскресенье, первым рейсом. Где-то в семь утра окажется в своем номере. Запомнил?
– Записал для памяти, – соврал Бирюков. – Весь наш разговор записал на пленку. Это чтобы ты молчала, а в голову не лезли шальные мысли.
– Гад же ты, – вздохнула Ольга. – Так и знала, что с тобой по честному нельзя.
– Можно. Запись – лишь мера предосторожности. Я ее сотру, когда игра закончится. А ты не забудь придти за деньгами в понедельник.
– Дам напоследок один добрый совет. Есть предчувствие, что живым я тебя больше не увижу. А предчувствие меня редко обманывает. Не знаю, чего ты там задумал. Но есть время поменять решение. Дашкевич не тот человек, с которым можно шутить, из него нельзя силой вытащить даже копейку. Он опасный мужик, твоих фортелей не поймет. И не простит.
– Ты расстроишься, если меня убьют?
– На полчаса. Прощай.
Бирюков дал отбой, скинул халат и стал одеваться к выходу. Деньги для Ольги нужно перевести прямо сейчас. Возможно, другого случая не будет.
***
Хозяин салона «Камея» Игорь Архипов сидел за круглым столом у окна, наблюдая, как по жестяному подоконнику барабанят дождевые капли. Перед ним стояла тарелка с вареной гречкой, настолько сухой, что жратва не лезла в горло, хотя Архипов испытывал мучительные приступы аппетита. Он ковырял ложкой свой несытный обед, откусывал кусочки от ломтя ржаного хлеба, залежавшегося, отдающего плесенью, и запивал еду пустым чаем. Тянул время, соображая, где находится.
Старый рубленый дом, две комнаты на первом этаже, обставленные кое-какой мебелью, русская печка, просторные сени. Наверх поднимается крепко сбитая прямая лестница с перилами. Что там наверху, в мансарде, неизвестно. В нескольких метрах за окном густые заросли крапивы, неряшливые сорняки, за ними сплошной некрашеный забор, потемневший от дождя. Где-то далеко заливисто лает собака. Виден кусок неба, затянутого облаками.
Поутру Архипова вывели к будке сортира. На участке царило все то же запустение, жухлая трава вместо грядок, у наглухо закрытых ворот стояла светлая «пятерка», на которой Архипов вчерашним вечером приехал к злополучному дому в Сокольниках. Приехал, чтобы прощупать своих клиентов. И вот что из этого вышло. Его избитого, придушенного, темной ночью перевезли сюда. Сколько времени провели в дороге, Архипов мог лишь догадываться. Его бросили на заднее сидение, с двух сторон сдавили мускулистыми плечами, заставили опустить голову на колени. Часы, бумажник, записную книжку и спортивную сумку забрали еще в подъезде.
К дому подъехали глухой ночью, Архипова вытащили из машины и пинками погнали к темному дому. Ночь он провел на железной койке, пристегнутый цепью к стойке своего жесткого ложа. Архипов не мог заснуть, он ворочался, гремел цепью, кто-то невидимый подкрадывался к нему в темноте, матерился и бога и душу, бил ногой в спину. Мурат Сайдаев, третий похититель, поднялся едва рассвело. Что-то проглотил на ходу, вышел из дома и назад не вернулся. Архипов решил, что этот ублюдок обязательно наведается к нему на квартиру, будет искать деньги и ценности, перевернет все вверх дном. И вернется назад с пустыми руками. Архипов хранил наличные в банковской ячейке, а не под матрасом.
Утром спустился с лестницы Ашот Карапетян, который спал наверху. Он дико зевнул, продрал глаза и, не сказав не слова, отправился в сени, к рукомойнику, долго обливался водой, фыркал и выкрикивал что-то нечленораздельное. Видимо, вода была холодной.
С ноги Архипова снимали цепь, когда он просился на двор по нужде. К пленнику был приставлен среднего роста мужик лет тридцати по фамилии Панов, носивший короткие штаны и майку без рукавов. Все тело Панова, с предплечий до щиколоток, покрывал синий орнамент лагерных татуировок. «У меня ствол в кармане, – предупредил Панов, выводя пленника за заднее крыльцо. – Только ломанись, только пикни. И все. Считай, пуля уже сидит в твоем гнилом брюхе». Но «ломануться», рвануть, куда глаза глядят, перепрыгнуть неприступный забор, Архипов не мог. После вчерашнего вечера он плохо ориентировался в пространстве, едва перебирал ватными ногами, то и дело хватаясь за стену дома, чтобы не упасть. В голове шумело, будто там бушевал семибальный шторм, шею невозможно было повернуть, а затылок раскалывался от боли.
21 
