Особенно,... 
111 
— Ты пугаешь меня, Мика, — робко произнес Альфред из-под лампы. — Это мысли о смерти.
— Да нет… Скорее, о безвозвратности. Прости меня. Ты хотел узнать, почему меня вышибли из «Мухи»?
— Если не хочешь, можешь не рассказывать…
— Отчего же? Все было предельно просто. Настолько, что уже граничило с клиническим идиотизмом. Моим идиотизмом.
***
Уже на третьем курсе Мика был лучшим… Абитуриенты и первокурсники бегали «на Полякова», как психопатствующие балетоманы «на Уланову». В институте не было барышни, которая отказала бы Мике.
Из Варшавской академии искусств в Ленинград прибыли четыре польских профессора — отбирать лучшие работы для Всеевропейской выставки графики, живописи и скульптуры студентов высших художественных учебных заведений стран социалистического лагеря.
Один польский профессор был похож на пожилого тощего ханыгу — в невиданных тогда джинсах и какой-то лоснящейся от старости замшевой куртке. А три остальных профессора Варшавской академии очень смахивали на выпендрежных и довольно нищеватых советских стиляг, жестоко преследуемых комитетами комсомола — за серьгу в ухе, за платочек, повязанный на шее с узелком сбоку, за брюки, ширинка которых не имела стыдливо-потайного клапана, а застегивалась на открытые всему миру пуговицы.
Короче, польская профессура выглядела так, что ими не заинтересовались даже фарцовщики с Невского.
Несмотря на столь непрезентабельный вид высокой польской делегации, имя каждого из четверых было хорошо известно в художнических кругах, и за их плечами была не одна персональная выставка в Париже, Лондоне, Праге, Загребе…
Все четверо сразу же положили глаз на Микины работы. Открыв для себя Мику в среде тоскливого студенческого «соцреализма», они пригласили его к себе в «Европейскую» гостиницу, вытащили из своих чемоданов пугающее количество бутылок знаменитого «Яржембъяка» — рябиновой водки — и пятидесятиградусной «Выборовой», заказали из ресторана ужин в номер одного из польских профессоров и закатили гомерическую пьянку!
А под утро грустно пели «Червоны маки на Монте-Касина», и старый профессор в невиданных джинсах, мягко проглатывая букву «л», по-русски рассказывал Мике, как в начале сорок пятого он в составе Первой армии Войска Польского, уже дважды раненный, брал Колобжег…
Через несколько дней поляки уехали, четко определив список приглашаемых в Варшаву для участия в выставке. Мику Полякова назвали «первым номером».
Кадровики Академии художеств, Института Репина и «Мухи» стали готовить выездные документы. В те времена выезды за границы Советского Союза были редки и нежелательны, а посему все документы «выезжающего» проверялись с чрезвычайной строгостью.
На чем Мика и попался! Особо бдительный отдел кадров «Мухи» на всякий случай еще раз заглянул в личное дело студента третьего курса Полякова Михаила Сергеевича. Мало ли что?… Не в Сестрорецк человек едет, а ЗА РУБЕЖ! Понимать надо.
И обнаружили, что в аттестате, свидетельствующем об окончании Поляковым М. С. средней школы в одна тысяча девятьсот сорок третьем году, некоторая неувязочка! Аттестат скреплен «наркомпросовской» печатью города Тернополя Украинской ССР, который именно в это время уже третий год был оккупирован немцами и ни одна школа в Тернополе не работала.
Мику срочно вызвали в деканат.
По случаю чрезвычайного происшествия начальник отдела кадров пригласил из Большого Дома человека, надзирающего по линии «безопасности» за художественными учебными заведениями, Микиного мастера, перепуганного до обморочного состояния, секретарей парткома и комитета комсомола и кого-то из факультетского начальства.
Все было готово для торжественного судилища и разоблачения «втеревшегося в наши здоровые творческие ряды…» и так далее.
Но праздник не состоялся. Как только Мика увидел на столе у декана свое личное дело и в сторонке — свой липовый аттестат, он все понял.
— Поляков, где и когда вы заканчивали среднюю школу? — спросил начальник отдела кадров института.
— Нигде и никогда, — коротко ответил Мика.
— То есть как это?! — искренне удивился декан.
— Очень просто, — улыбнулся ему Мика. — У меня на это не было времени.
— Я ничего не понимаю… — простонал вечно перепуганный Микин мастер. — Миша! Но вы хоть учились в десятом классе?!
— Нет. Нет, дорогой Федор Осипович, — ответил Мика. — Мало того, я не учился ни в девятом, ни даже в восьмом. Зато в двадцать один год я уже был командиром звена пикирующих бомбардировщиков, а в двадцать три — заместителем командира эскадрильи. Ясно?
111 
