Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
26 
Наконец утро все-таки наступило. Через грязное оконце в камеру проник тусклый серый свет.
Женщины, как могли, постарались привести себя в порядок. У одной нашелся гребешок, у другой – зеркальце. Все это было пущено по кругу.
Но пришлось ждать еще несколько часов, прежде чем лязгнул засов и в камере появились полицейские. Женщин одну за другой начали выводить в коридор.
– Если нашим делом в суде занимается мистер Кертис-Беннетт, то ничего хорошего не жди! – заметила одна из арестанток.
– До встречи в тюрьме! – задорно кричали узницы, прощаясь друг с другом.
Они выходили из камеры с высоко поднятой головой и выражением решимости на лице.
«Какие они храбрые! И как отважно держатся…» – подумала Виола.
Она тоже постаралась придать своей походке и осанке больше твердости, но на душе у нее по-прежнему было тяжело, а пальцы, холодные как лед, предательски дрожали.
Когда арестованные суфражистки скрылись за дверями суда, Рейберн Лайл обратился к своему спутнику-офицеру:
– Могу я поговорить с дамой, которая только что прошла мимо? Она была последней в этой процессии.
Офицер покачал головой.
– Боюсь, что нет, сэр. Но вы можете передать ей ваше сообщение через меня.
– Это очень любезно с вашей стороны, – вежливо заметил Лайл.
Он отвел офицера в сторонку и что-то зашептал ему на ухо. Затем Лайл торопливым шагом покинул здание полицейского участка и направился к ожидавшему его экипажу.
Офицер же вошел в помещение зала судебных заседаний.
Как обычно в таких случаях, там уже толпились жадные до сенсаций репортеры. Они даже начали что-то писать в своих блокнотах, хотя судебное заседание еще не открылось.
Места для публики тоже не пустовали. В основном они были заполнены праздными зеваками, которые заранее предвкушали удовольствие от того, как знатные дамы будут «валять дурака».
Присутствовали здесь и женщины победнее. Им хотелось понять смысл нового движения, в котором с таким пылом участвуют эти богатые дамы.
Судья, мистер Кертис-Беннетт, был весьма суров и деловит.
Во главе арестанток шла некая миссис Деспард, которая, как стало известно Виоле, была признанным лидером суфражистского движения.
По всей видимости, эту ночь в камере она провела, репетируя свою будущую речь, и теперь принялась с жаром объяснять судьям, что вчерашнее выступление суфражисток было лишь началом большой кампании, которая будет продолжаться до тех пор, пока правительство не удовлетворит их главное требование и не предоставит женщинам равные с мужчинами избирательные права.
– Пути назад у нас нет, – объяснила миссис Деспард, – и чем скорее мы добьемся своего, тем лучше для вас!
В ответ мистер Кертис-Беннетт сурово отчитал ее, напомнив, что беспорядки на улицах являются преступлением и должны быть, безусловно, прекращены.
– Двадцать шиллингов штрафа или две недели тюрьмы! – вынес он свой приговор, на что миссис Деспард с достоинством отвечала:
– Я выбираю тюрьму. Да здравствует наше дело!
Тот же выбор был предоставлен следующей подсудимой, и она ответила так же.
Именно в этот момент к Виоле, стоявшей в конце ряда, подошел полицейский офицер.
Наклонившись, он зашептал ей на ухо:
– Когда судья обратится к вам с этим вопросом, мисс, сделайте вид, что вам стало дурно. Штраф за вас обещал заплатить некий джентльмен, который ожидает вас у входа в карете…
Виола удивленно посмотрела на говорившего, но не успела сказать ни слова, как он уже отошел от нее.
В это время следующая арестантка громко объявила:
– Я выбираю тюрьму, и да будет проклято наше жестокое правительство!
Постепенно арестованных женщин становилось все меньше и меньше. Тех, кому приговор был уже вынесен, увели обратно в тюрьму. Наконец дошла очередь и до Виолы.
Она предстала перед судьями, чувствуя, как отчаянно колотится сердце, и в то же время пытаясь сообразить, как ей действовать дальше.
Девушка понимала, чего ожидает от нее мачеха, – ведь та намеренно спровоцировала арест падчерицы.
Виола убеждала себя, что нельзя быть такой трусихой. Надо пройти через выпавшие на ее долю испытания подобно тому, как поступили все эти женщины. И в то же время в глубине души она была твердо убеждена, что это не ее стезя.
Во-первых, она сомневалась в том, что суфражистки борются за правое дело, а во-вторых, не одобряла избранных ими методов, которые шли вразрез с ее характером и воспитанием.
26 
