94 
* * *
Ничего. Все в порядке. На мгновение я закрыл глаза, пытаясь унять дрожь. Сердце колотится, словно заячий хвост. Ладони взмокли. Аркебуза кажется тяжелой и неуклюжей, как бревно.
Я открыл глаза, прицелился в катушку зеленых ниток. Потом плавно повел ствол аркебузы вниз...
Черная спина.
Я задержал дыхание и нажал на спуск. Привычное: вжжжж. Искры. Бух! Грохот. Толчок в плечо. Ствол аркебузы дергается вверх и вправо. Серый дым. В ушах – звон. Черт, не вижу! Черная спина медленно-медленно покачнулась... падает. Вокруг лица, на них – удивление. Пауза. А потом со всех сторон – крики. «Князя убили! Князя!» Убили? Правда?! Черт, нельзя посмотреть.
Я отпускаю аркебузу – она стукается о пол. Встаю и иду к двери. Меня шатает. В ушах – звон, лицо горит, как обожженное.
Крики за стеной становятся громче. Звон железа. Команды. Опять крики.
«Там он был! Там! Наверху!»
Я быстрым шагом выхожу из комнаты. Миную двери соседей. Прыгаю по лестнице через две ступеньки.
Когда оказываюсь внизу, входная дверь распахивается. Лица, шляпы, шпаги... Почти не глядя, разряжаю туда один из пистолетов. Дым. Крики. Я поворачиваюсь к двери спиной и перехожу на быстрый шаг. Иду вглубь дома. На ходу достаю патрон, скусываю и перезаряжаю пистолет. Руки подрагивают. Часть пороха просыпается мимо.
Плечом открываю дверь и протискиваюсь внутрь. Это столовая. Все семейство Йохана в сборе. Он широкий, с черной бородой. Смотрит на меня с недоумением. В дюйме от его рта застыла ложка.
Я достаю шомпол. Продолжая идти, вставляю его в ствол. Раз, два, три! Готово. Беру шомпол в зубы и так, с ним в зубах, киваю Йохану. Здоровый детина справа от меня шумно глотает. Сын, наверное.
Позади меня страшный грохот.
Наощупь достаю пулю. Пыжа у меня нет, но пуля завернута в бумагу. После нескольких ударов шомполом пистолет заряжен. Иду.
Прохожу следующую комнату. В ней – две лавки и кресло с красной обивкой. Здесь Йохан встречается с приказчиками. А вот и то, что мне нужно.
Чёрный ход.
Открываю дверь и выхожу на улицу. Смотрю налево, направо. Ничего подозрительного. Сюда погоня еще не добралась. Убираю пистолет за пояс. Поправляю шляпу и кружева. Вперед!
* * *
Я написал: Завещаю своей дочери Анне Фредерике, все свои титулы и имущество.
Девочка моя любимая. Красавица. Муравьишка. Обезъянка. Возможно, мы с тобой больше никогда не увидимся. Поэтому знай, что я тебя люблю. Как любил и всегда буду любить твою маму. Надеюсь, мы встретимся с ней на небесах. Не знаю, достоин ли я этого. Но это уже не так важно. Главное, что теперь все будет хорошо. Я знаю. Расти большой и слушайся тету Марту. Она хороший человек. С любовью. Твой папа.
Вот как надо было написать.
А я написал: морковка, нашу маму убили. И я этих уродов собираюсь похоронить.
МИРМИЛЛОН
– Идущие на смерть приветствуют тебя!
Я медленно шел по кругу, держа ловца в центре, и песок, налитый солнцем песок арены скрипел под ногами. В правой руке я держал короткий широкий, слегка загнутый меч, время от времени пытаясь попасть зайчиком в глаза противнику, но тот был старым бойцом, и на уловку не попадался... Небольшой прямоугольный щит прикрывал левую половину моего тела от внезапного удара – не то чтобы уж очень прикрывал, и уж точно не половину, но... Ударить меня в сердце еще никому не удавалось.
– Иди ко мне! – внезапно закричал ловец, бросая сеть. Та летела так лениво, что я без труда уклонился, выпрямился и насмешливо отсалютовал противнику мечом. Аплодисменты раздались со всех сторон – нас оценили...
Я подмигнул ретиарию, давай мол, работаем на публику, пускай свободные граждане повеселятся, глядишь, и пить сегодня будем не на свои... Тот на мгновение скорчил рожу, понятно, чего не понять? – побегать, побегаем, класс покажем, кровишку для жалости пустим, а убивать, нет, не будем, это пусть в столице убивают, да на больших Играх, там и выложимся, а сейчас давай – побежали...
– Эй ты, снулая рыба! – завопил ловец, – Спишь на месте! Иди ко мне, и, клянусь трезубцем Нептуна, я избавлю рыбий род от такого позора!
Крича так, он потрясал собственным трезубцем, и толпа мгновенно оценила шутку, и на бедного глупого мирмиллона, то есть на меня, посыпались насмешки.
Я молчал, всеми силами изображая угрюмого, но очень обидчивого мечника, которому только что наступили на любимую мозоль. Язык у меня подвешен, что надо, но таковы роли и выходить из них ни мне, не насмешнику ретиарию не позволено. Почти обнаженный ретиарий со своей сетью и трезубцем кажется всем этим матронам, весталкам, жирным гражданам, тощим гражданам, жрецам и чиновникам, всем им он кажется совершенно беззащитным. Особенно рядом с закованным в железо мирмиллоном – мной. Они уверены, что мой меч, мои доспехи, мой щит, наконец, дают мне неоспоримое преимущество над ловцом... Все так. Но с точностью наоборот...
94 
