Последние отзывы

  47  

Где теперь все эти стильные, центровые? Кто в абстракционисты, кто в лабухи... Ранний боп, Пэт Бун, Луи Прима и Келли Смит – всё было кучей... А теперь кто где. Кто в родную землю лег, скирявшись. Кто одумался и в большие начальники вышел, в заслуженные, джаз разрешенный играет, соцреализм недобитый добивает осторожненько. Кто в Мордовской республике, срочок-другой оттянув, на медсестре женился и в передовые шофера вышел... А кто, дожив до шестьдесят восьмого – семидесятого, подался на родину джинсов. Я-то, долбец, до последнего сидел, всё ждал чего-то, пока чуть дверь не захлопнулась...

Так. Давай-ка наливай, разволновался бедный старик. Заехал в мемуары. У всех? Ну, будем... Я тогда за дудку и взялся, Хоукинса пытался снимать, на танцах в цэдэса лабали. Пиджачок у меня был!.. Плечи, разрезик в глубоком тылу, в кармане платочек пришит... Весь барак мой измайловский сбегался смотреть, когда я, в сумерках уже, с альтом в чехле уходил нарядный. Эй, папина «победа», пацаны кричат, обезьяна стильная! А папаши-то моего последняя победа – в тридцать восьмом... Ну ладно. Хватит.

А Колька Смирнов, конечно, принялся тогда малевать, сначала, как все, беспредметицу, Поллок тогда как раз до нас дошел, потащили дурь всякую на холсты. Выставками еще, даже бульдозерными, не пахло, еще и в Манеже Никита не матюкался. А просто по мастерским, по квартирам ходили картинки смотреть. И я ходил, большой был любитель, хотя не понимал многого. Начали, понятное дело, и атташе, какие поумней, покупать потом кое-что, Костаки их привозил... Но Колька скоро и от экспрессионизма абстрактного отошел, очухался, хотя ценил абстракцию и понимал. Но рисовальщик он был хороший, форму здорово видел и, кроме того, всегда литературу в работу тащил, сюжет ему был нужен, смысл... А в «суровые» – была тогда такая школка, нефтяников писали с уголовными рожами, пейзажи вроде лагерных – тоже не подался. Не так видел...

И остался в стороне. Чего-то малевал у себя на Хмельницкого. Была у него там комната в коммуналке, метров сорок, мать умерла, и он этот сарай быстренько в помойку превратил. Тут и мастерская, тут и станок стоял, клетчатым платком покрытый. Всё как положено: подрамники лицом к стенкам, кисти вылезшие, оклады без икон, часы старые, трубки... «Грюндиг» недоломанный Паркера хрипит. Да, конечно, уже с бородой, на джинсах заплата кожаная между ног, свитер латышский на голое тело... Джаз, конечно, любил, на джемах мы и познакомились поближе...

А жил он хреново. Покупать его никто не покупал. Дипкорпус интересовался чем? Ну если уж фигуративная работа – так чтобы с милиционером, с пьяными, с лозунгами мудацкими. Коллекционеры за Фальком гонялись, скупали у дураков, а если молодых и брали, то беспредметников опять же... В общем, нечего было Кольке жрать. Это не то что потом стали нонконформисты наши жить – не хуже выездных, все в фирме да в долларах. А тогда еще ни горкома не было, ни Грузинской... Так что делал Коля Смирнов эскизы коробок для игрушечной фабрики. Сотни две с трудом выжимал и был тем очень счастлив. А в остальное время слонялся по Москве, на народ глазел, так просто по сторонам пялился... Называл это он «ездить по транспорту», какая-то шутка у него была с этим выражением, я уж не помню.

Наливай, наливай, ты меня не спрашивай, я всегда разделяю и поддерживаю. Ну, рванули? Ё хеллз, май рашен френдз... Тьфу, дрянь все-таки!

Да, так вот. Все шатался этот Смирнов по городу. Это у него после шмотья фирменного вторая была любовь: пейзаж московский, вообще город, городская жизнь. Такое, понимаете, противоречие: с одной стороны, низкопоклонство перед западными тряпками и мазней ихней обезьяньей – тогда в «Крокодиле» любили рисовать макаку с кистью, в берете, перед как бы абстрактной картиной, мол, так и обезьяна умеет. Да еще, помню, какая-то сука прямо в свою карикатуру вонючую любила настоящую репродукцию с какой-нибудь французской или американской работы вмонтировать. Этак, дескать, обезьяна может, а как Налбандян – не может.

Чего у нас так обезьян не любят? Мы ж, материалисты, от них произошли... Потому, наверное, и не любят...

Значит, с одной стороны, был Смирнов низкопоклонником, а с другой – патриотом великой столицы социалистической родины.

Мы тогда, помню, высотками всё возмущались, сталинским ампиром. Понастроил усатый тортов и колоннад римских... А Кольке и это всё нравилось. Романтик он был. И с бабами тоже. Ну у каждого кто-нибудь подночевывал, многие и женились уже. Кто на актрисе какой-нибудь задрипанной, кто на манекенщице длиннобудылой, а кто и на дочке. И сам уж в высотку, а то и на дачку перебрался, и внучка´ профессору или генералу гэбэшному выстрогал... А в мастерских или у приятеля с лишним ключом, конечно, своим путем: колежанку там, или, к примеру, студенточку инязовскую, или просто шалавку, приехавшую откуда-нибудь из Симферополя столицу приступом брать... В общем, нормально, все люди. А Колька и тут с приветом, и с большим. То на такой, завоевательнице-то, жениться вздумал, чуть она у него его комнатищу не отсудила – не знаю даже, как он выгреб... Только развелся – опять башкой в приключения: нашел какую-то, вроде него самого, живопиську. Такая же, не продавала ни черта, только рассуждать умела о работе. Рассуждала, надо сказать, неглупо, да толку? Коля хоть от Бога глаз имел, способный был малый, действительно талантливый даже. А у нее, кроме навыка кое-какого, – ничего. А ведь Суриковский кончила... Хрен ее знает, не было в ней страсти – и всё.

  47