Особенно,... 
91 
— Обязательно, Джейк. Извини, что эта новость застала тебя врасплох, — и проследил, как Азофф фыркнул, поднял воротник своего пальто, прячась от ледяного ветра, и зашагал по улице к тому месту, где оставил автомобиль.
Пичли же, не имея доступа к собственной машине и не получив приглашения от Азоффа подбросить его до Кредитон-хилл, уныло побрел на ближайшую железнодорожную станцию и приготовился к неприятной поездке в электричке. По крайней мере, это не метро, утешал он себя.
Он шел к станции и размышлял о смерти Юджинии Дэвис на улице Кредитон-хилл. И о том, что Юджиния Дэвис имела на руках его, Пичли, адрес.
С Юджинией он познакомился еще будучи Джеймсом Пичфордом, двадцати пяти лет, через три года после окончания университета и прожив год в Хаммерсмите в крохотной комнатушке. Проживание в той каморке было необходимо для того, чтобы иметь возможность посещать лингвистическую школу, где за непостижимую уму сумму он покупал индивидуальные занятия по родному языку. И в результате стал обладателем произношения, уместного при деловых переговорах, для академических целей, в общественных местах и для устрашения швейцаров дорогих гостиниц.
Затем он снял комнату у семьи Дэвис в Южном Кенсингтоне и сумел заполучить свою первую должность в Сити. В глазах обитателей Сити адрес в Центральном Лондоне был абсолютно необходим. А поскольку Джеймс никогда не приводил коллег к себе домой выпить, поужинать или просто в гости, то никто и не догадывался, что письма, документы и приглашения на вечеринки, посылаемые на впечатляющий адрес в Кенсингтоне, на самом деле доставлялись в комнату под самой крышей, еще более тесную, чем та, с которой он начинал в Хаммерсмите.
В принципе Пичфорд считал, что теснота — невысокая цена, которую пришлось ему в те далекие годы платить за адрес, тем более что в придачу к адресу он получил еще и соответствующее общество. Впоследствии Дж. В. Пичли приучил себя не вспоминать о том обществе. Но Джеймс Пичфорд упивался им и считал, что именно благодаря ему добился небывалого успеха в перевоплощении. Тогда в его жизни не было минуты, чтобы он не думал о том или ином обитателе дома. Особенно — о Кате.
— Вы поможете мне учить английский, пожалуйста? — попросила она его. — Я здесь один год. Я учусь не так быстро, как желаю. Я буду так благодарна.
Этот очаровательный немецкий акцент напомнил ему о его собственном просторечном выговоре, с которым он так яростно боролся.
Джеймс Пичфорд согласился помогать ей, потому что она прямо попросила его об этом. Он согласился помогать ей, потому что они были похожи (хотя она не могла этого знать, а он скорее умер бы, чем признался ей). Ее побег из Восточной Германии, пусть и гораздо более драматичный и пугающий, отражал его более ранний побег из Тауэр-Хамлетса.[17] И пусть их мотивации разнились, по сути они были идентичны.
Они уже говорили на одном языке, он и Катя. Если его знания в грамматике и произношении могли оказаться ей полезными, то он готов был с радостью поделиться ими.
Они встречались, когда у нее было время, то есть когда Соня спала или находилась с кем-нибудь из членов семьи. Местом уроков служила либо его комната, либо ее, где у каждого из них был стол и достаточно места, чтобы разложить учебники, по которым Катя делала упражнения, и поставить магнитофон, на который она наговаривала тексты. Она упорно работала над дикцией, интонацией и произношением. В своем стремлении экспериментировать с языком, чуждым ей как йоркширский пудинг, она проявляла смелость. Именно эта смелость стала первым качеством, которое восхитило Джеймса в Кате Вольф. Безрассудство, перенесшее ее через Берлинскую стену, являлось составляющей героизма, о котором Джеймс мог только мечтать.
«Я стану достойным тебя», — мысленно обещал он ей, когда они сидели бок о бок и трудились над загадкой неправильных глаголов. В свете лампы, падающем на ее белокурые волосы, он воображал, как прикасается к ним, как проводит пальцами по локонам, как они ласкают его обнаженную грудь, когда она отрывает свое тело от него после страстного объятия.
Почти все такие мечтания Джеймса Пичфорда раньше или позже прерывались стоящим на комоде аппаратом внутренней связи. Двумя этажами ниже начинал хныкать ребенок, и Катя поднимала голову от своего ежедневного урока.
— Это пустяки, — торопливо говорил он, не желая, чтобы их драгоценное время, и без того слишком краткое, обрывалось. Ведь если хныканье Сони Дэвис перерастало в плач, то это могло быть по какой угодно причине.
91 
