Особенно,... 
66 
– Боюсь, что забота о детях в нашей миссии стоит даже не на последнем месте. Хорошо, что после взрыва все живы.
– Хорошо, – согласилась я.
Выехав из Бийска, мы около часа на бешеной скорости шли по Чуйскому тракту. Через час Сазон предложил Глебу заночевать недалеко от Сросток. Подумав, Бизон согласился. Во-первых, в гостиничном комплексе с охраной и нехитрым названием «Постоялый двор» нам была гарантирована хоть какая-то безопасность, во-вторых – нужно было собраться с мыслями и решить, что делать дальше, в-третьих – Никитину нужен был выход в Интернет, чтобы зафутболить снимки «убитого» Бизи на электронный адрес заказчика, в-четвёртых…
В-четвёртых, Ильича всё-таки слегка потрепало взрывом и ему следовало отлежаться.
«Постоялый двор» оказался чудным местечком, где номерами служили маленькие домики, разбросанные среди берёз, словно сказочные избушки. При других обстоятельствах я бы ударилась в романтизм и пошла бродить по шукшинским местам, и напитываться творческим вдохновением, и дышать, и мечтать, и чувствовать себя причастной к вечному и великому. Но…
Ильич совсем раскис, он лежал на уютном низком диванчике, под клетчатым гостиничным пледом и в третий раз спрашивал нас, постукивая зубами:
– Я не ум-мру?!
Свет, падавший ему на лицо через жёлтый абажур торшера, действительно придавал Троцкому вид умирающего. Кроме того, после взрыва он стал заикаться и приобрёл нервный тик. Голова его то и дело странно дёргалась влево, глаза моргали с неестественной частотой, а правый уголок рта непрерывно дрожал. Вид у Владимира Ильича был жалкий. Злость на него испарилась. Разве можно злиться на слабого, трусливого, немолодого и зависящего от тебя человека?..
– Я не ум-мру? – заело его на одном вопросе.
– Ерунда, – успокоил шефа Бизон и с заботливостью сиделки подоткнул под него плед. – Обычная контузия. Отоспишься, и всё пройдёт.
– Всё?!
– Абсолютно всё.
– Значит, всё-таки я ум-мру…
– Тьфу на тебя!! – Бизя подбежал к окну, распахнул его и высунул голову под прохладный ночной ветерок.
Я сидела в кресле-качалке и листала отвратительный глянец.
– Я ум-мру? – опять спросил Троцкий, теперь уже у меня.
– Давай уколем ему снотворное, – предложила я Бизе.
– А у тебя есть? – отозвался он вяло.
– Нет, но можно сгонять до ближайшей аптеки.
– Вы хотите меня убить, – вдруг отчётливо, без признаков заикания произнёс Троцкий. Он сложил на груди руки, закрыл глаза, и по его жёлтой щеке поползла слеза.
– О господи! – простонал Бизон и вытер вспотевший лоб ситцевой занавеской. – Кофе хочу, – вдруг сказал он. – Хочу крепкий, свежесваренный кофе.
– Наверное, на кухне всё для этого есть, – предположила я и откинула глянец. Журнал упал на Троцкого, который от неожиданности вскрикнул и подскочил.
– А я? – заорал он. – Вы оставляете меня одного?! – Он запульнул глянец в окно. – Одного?! Смертельно раненого?! Умирающего?!
– Контуженных материть можно? – серьёзно спросил меня Бизя.
– Нужно!
– ………..ть, …й, ……ый ……рь ……ай ……уй в ….у!!! – с чувством произнёс Бизя.
– Как ты думаешь, мне за взорванную машину страховку выплатят? – грустно спросил Ильич, когда вдохновение у Бизи иссякло.
– Пошли, – Глеб выдернул меня из кресла-качалки и, обняв за плечи, повёл к двери. – У него с головой и так было не очень, а теперь ещё и контузия.
– Ну и ладно! – вдруг заорал Троцкий. – Бросай меня, предавай, убивай! А ведь я любил тебя, Глеб! Искренне и бескорыстно любил, как лучшего друга! Вспомни, как ты измученный, ободранный и голодный притащился в мою школу! Вспомни, как умолял дать хоть какую-нибудь работу! Ты готов был драить за копейку сортиры! Кто тебе дал работу учителя истории в старших классах?! Кто предложил классное руководство за дополнительную плату? Кто разрешил жить в школьном сарае?! Я!! Я!! – Ильич так постучал себя кулаком в грудь, что закашлялся. – А ведь если бы я не был, как ты говоришь, с такой «плохой головой», если бы я жил по правилам строгой морали, если бы я не боялся нарушить закон, где бы ты тогда оказался?! В тюрьме?! На кладбище?! Где?! Разве встретил бы ты свою Элку?! Скажи, разве встретил бы?!
Это был выстрел на поражение. Бизон покраснел, губы у него дрогнули, а на скулах нервно дёрнулись желваки. Я знаю – самым большим грехом и непростительной подлостью он считает неблагодарность.
– Ну извини, – Глеб подошёл к Ильичу, силой уложил его на диван и прикрыл пледом. – Извини меня, что сорвался. Но и ты пойми, не могу я вечно ходить из-за тебя по краю, рисковать и выкручиваться, словно я не завуч средней школы, а спецагент какой-то! Что за хренотень ты устроил с этим автобусом? Неужели нельзя было честно мне всё рассказать?! Зачем было продавать не принадлежащие тебе капсулы бандюганам, которые однажды тебя уже чуть не размазали?! Почему ты не рванул сразу в милицию, почему не рассказал мне?!
66 
