Последние отзывы

  164  

Шум толпы внезапно затих, я словно ушла под воду. Приветственные возгласы сменились стонами и криками ужаса. Я выглянула из галереи и обнаружила, что лица сотен людей выражают не радость — они исказились от страха и боли.

Из-под великолепного голубого шлейфа Марго хлынула кровь, девочки, которые несли его, были залиты кровью. Кровь потекла ко мне, намочила туфли и подол моего платья, растеклась на всю галерею. Однако лица стоявших неподалеку людей не изменились. Они не замечали крови, не слышали криков.

Глядя на яростный красный поток, я подумала: «Все прекратится, как только Марго скажет „да“. Все прекратится, как только они поженятся».

Я сделала шаг, опустила голову и увидела, как исчезла под темным потоком моя туфля. Я смотрела на кровь, но не чувствовала ее. Моя нога коснулась сухой брусчатки. Я подняла глаза и заставила себя улыбнуться.

С трудом я преодолела галерею, вышла на открытое пространство и направилась на возвышение перед собором. Платформа была огорожена, ее охраняли, и она — слава богу — не была в крови. Там нас ждал Генрих и его окружение. К возвышению вели две лестницы; Наварр и его свита поднялись по северной, Марго и ее свита — по южной. Обе группы встретились в центре платформы. Там за аналоем находился кардинал Бурбонский. Рядом располагался ряд стульев, чтобы гости могли наблюдать за ритуалом сидя. По знаку кардинала мы опустились на стулья. Марго и Генрих встали на колени перед аналоем, и церемония началась.

Ритуал проходил без всяких проволочек; кардинал знал свое дело. Требника перед ним не было, он читал молитвы по памяти из Первого послания Павла к Коринфянам, глава 13:

— «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто… Любовь… не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла… а сорадуется истине».

Солнце палило нещадно. Я таяла под дамастом и нижними юбками. Пот ручьем стекал по лбу, и я подавляла желание его утереть. Веки мои трепетали, лицо кардинала начало расплываться в моих глазах — становилось круглее, полнее и бледнее.

«То, что было сделано из страха, сейчас должно быть сделано из любви. Madame la Reine, этих детей не должно быть».

Я стряхнула с себя наваждение и снова ясно увидела лицо кардинала.

Он обратился к Наварру:

— Берешь ли ты эту женщину в законные жены, чтобы любить ее и заботиться о ней, пока живы вы оба?

Сильный голос Наварра разнесся над тихим душным городом:

— Да.

Кардинал взглянул на мою дочь.

— А ты, Маргарита, берешь ли этого мужчину в законные мужья, чтобы почитать его и слушаться, пока живы вы оба?

Толпа ждала. Марго молчала, опустив голову. После томительно долгой паузы кардинал, предполагая, что жара или волнение смутили невесту, повторил свой вопрос.

Маргарита не ответила. Ее губы были крепко сжаты, лицо раскраснелось, но не от духоты. Ее жених не отрывал глаз от кардинала.

— Черт побери, — пробормотал подле меня Карл. — Черт побери, за что мне все это?

Он покинул свое место. Эдуард напрягся, когда король подошел к Марго. Карл положил руку на корону своей сестры и стал поднимать и опускать ее, изображая утвердительный кивок.

У Марго от ярости и унижения сморщилось лицо, но кардинал воспринял это как согласие и назвал Наварра и Марго мужем и женой. Толпа громко возликовала. Молодые поднялись, и кардинал представил их собравшимся: Генрих де Бурбон, король Наварры и принц Франции, и его жена Маргарита де Валуа, королева Наварры и принцесса Франции.

Я поднялась, обняла дочь и ее мужа. Тут же свет померк перед глазами. Я посмотрела под ноги и увидела расползающееся темное пятно. Оно быстро разошлось по сторонам, и вся платформа сделалась алой.

Марго обвенчалась с королем-гугенотом, но этого оказалось недостаточно.

Что-то побудило меня обернуться и взглянуть вниз. На северном конце платформы, вблизи стражника-швейцарца с алебардой, находился Козимо Руджиери.

Он стоял рядом с группой гугенотов в черных одеяниях и мог бы показаться одним из них, если бы не красные шелковые полосы на черных рукавах и бриджах. Минувшие тринадцать лет наконец-то сказались: в иссиня-черных волосах появились серебряные пряди, плечи заметно ссутулились. Среди ликующей толпы Козимо один не улыбался, а мрачно взирал на меня.

  164