45 
Через некоторое время он сказал:
— Я не знаю, кто ты. И не хочу знать. И я не стану рассказывать твоему отцу, как я тебя нашел. Никто не узнает. Даю слово. Я просто хочу, чтобы ты отвезла меня к нему. Отвези меня к нему домой, и я дам тебе двести долларов.
Она не поворачивалась. Он не видел ее лица.
— Четыреста, — сказала она.
9
Феликс Суворин в темно-синем костюме «Сакс Пятая авеню» приехал в тот вечер на Лубянку в начале девятого на заднем сиденье служебной «волги».
Выполнение полученного им задания облегчил звонок Юрия Арсеньева Николаю Оборину, его старому приятелю по охоте, партнеру по водке, а ныне шефу Десятого управления, или Особого федерального архива, или как там еще они решили именовать себя на этой неделе.
«Слушай, Коля. У меня сейчас в кабинете молодой человек по фамилии Суворин, и мы вот что задумали... Он самый... Значит, так, больше я тебе сказать ничего не могу: есть иностранный дипломат, влиятельный человек, занимается рэкетом, кое-что вывозит... Нет, на этот раз не иконы, а документы... и мы решили устроить ему западню... Вот именно, вот именно, ты все понял: кое-что очень крупное, невозможно устоять... Да, это идея. А как насчет той тетради, про которую говорили старые энкавэдэшники?.. Что это было такое? Правильно: «Завещание Сталина». Ну вот, поэтому я тебе и звоню. Сегодня вечером? Он сегодня может. Я смотрю сейчас на него — он кивает, значит, может...»
Войдя в мраморный вестибюль на Лубянке, Суворин показал свои документы и согласно полученным указаниям позвонил человеку по имени Блок. Суворин стоял в пустом вестибюле под бдительным оком часовых и любовался большим белым бюстом Андропова. Вскоре раздались шаги. Блок — человек без возраста, сутулый и пропитанный пылью — повел его в глубь здания, а затем в темный мокрый двор, который они пересекли и вошли в подобие маленькой крепости. Поднялись по лестнице на второй этаж — полутемная комнатка, письменный стол, кресло, дощатый пол, зарешеченное окно...
— Сколько папок вы хотите просмотреть? — Все.
— Как скажете, — изрек Блок и вышел.
Суворин всегда предпочитал устремлять взгляд вперед, а не жить прошлым, это тоже восторгало его в американцах. Какая у современного русского альтернатива? Паралич! Ему очень понравилась идея о конце Истории. Хотя для Феликса Суворина История не должна так скоро кончиться.
Но даже ему не удавалось избавиться от призраков, населявших это место. Через минуту он встал и принялся бродить по комнатке. Запрокинув голову и глядя в высоко посаженное окно, он увидел узкую полоску вечернего неба, а внизу — крошечные окошки на уровне земли, бывшие камеры Лубянки. Он вспомнил Исаака Бабеля, которого пытали где-то там, внизу, — он выдал своих друзей, а потом пылко отрицал все, что раньше говорил; вспомнил Бухарина и его предсмертное письмо Сталину («... нет во мне по отношению к вам, и к партии, и ко всему делу ничего, кроме великой и безграничной любви. Мысленно тебя обнимаю, прощай навеки...»), а также Зиновьева, который не мог поверить, что собственный охранник тащит его на расстрел («Пожалуйста, товарищ, пожалуйста, ради бога позвоните Иосифу Виссарионовичу...»).
Суворин достал телефон и позвонил жене.
— Привет, в жизни не догадаешься, где я... Кто знает? — Ему сразу стало легче, когда он услышал ее голос. — Извини за вчерашнее. Эй, поцелуй от меня детишек, хорошо? Один поцелуй причитается и тебе, Серафима Суворина...
Ни время, ни история не властны над тайной полицией. Она многолика. В этом-то и секрет ее. Чека превратился в ГПУ, потом в ОГПУ, потом в НКВД, потом в НКГБ, потом в МГБ, потом в МВД и, наконец, в КГБ, взойдя на высшую ступень эволюции. А затем — слушайте, слушайте! — сам могущественный КГБ вынужден был после неудавшегося путча разделиться на несколько новых ведомств: например СВР — внешняя разведка, находящаяся в Ясеневе, и ФСБ — внутренняя безопасность, которая все еще здесь, на Лубянке, среди костей.
И с точки зрения высших кремлевских кругов, ФСБ ничем не отличается от своего предшественника, если не считать уже вошедшей в традицию смены букв, что запечатлено в бессмертных словах самого Бориса Николаевича, сказавшего как-то Арсеньеву в парной бане на президентской даче: «Эти матершинники на Лубянке все те же старые матершинники». Вот почему, когда президент приказал расследовать деятельность Владимира Мамонтова, эту обязанность нельзя было поручать ФСБ, а следовало перебросить СВР, и неважно, есть у них для этого ресурсы или нет.
45 
