Последние отзывы

  61  

А.К.: И правильно, что страшно. Уволили бы тебя из твоего Художественного фонда, Ерофеева из ИМЛИ, а потом выслали бы из Москвы как тунеядцев.

Е.П.: Ерофеева и уволили. Но на следующий день снова приняли. Сначала появился приказ, что он уволен из ИМЛИ, а на следующий день — приказ, отменяющий увольнение. Стало быть, наверху борьба была по этому вопросу. А поле битвы — сердце ерофеевское… Ко мне же гэбэшники на работу пришли и велели Юре Дорошевскому, парторгу, саксофонисту, историку, любителю итальянской оперы и портвейна «Кавказ», писать на меня характеристику. Он и написал: работает в Худфонде с 1974 года, план в среднем выполняет на 140 процентов, друзей на работе не имеет.

А.К.: Блеск!

Е.П.: Они ему говорят: «Ты, видать, что-то перепутал, ты, может, думаешь, что мы ему орден хотим дать?» А Юра, царство ему небесное, отвечает: «Мне как коммунисту партийная совесть велит писать только то, что я знаю. Если он провинился в Союзе писателей, то пускай его там и обсуждают. А здесь он работает хорошо, и я как коммунист не могу идти против своей совести». Вот такие дивные люди водились в Стране Советов, где мой вечно пьяный Худфонд выгодно отличался от Союза писателей. Они своего не сдали!

А.К.: А теперь я тебе хочу сказать следующее. Та позиция, которую я сейчас займу, называется «адвокат дьявола». Я буду задавать тебе крайне неприятные вопросы, которые, рассуждая о «МетрОполе», задают крайне неприятные люди и иногда сами же на эти вопросы отвечают. Вопрос первый: вы что, ребята, дурачков из себя строите? Если в государстве существует предварительная цензура, то всякая попытка бесцензурного издания — никакая не литературная акция, а акция политическая.

Е.П.: Дальше, начальник!

А.К.: Вы не понимали, что вы делаете? Вы не понимали, что это вызов? В связи с этим — второй вопрос. Вы понимали, что, маскируясь этим самым вашим так называемым альманахом, отщепенец Аксенов просто-напросто готовит себе почву для отъезда? Ты отвечаешь: нет, ибо собственно идею высказал не Аксенов, а Ерофеев. А я тебе: идея, допустим, Ерофеева, но Аксенов за нее уцепился, и вы не могли не предполагать — вы и предполагали, ты это сам говоришь, — что рано или поздно конфликт с истеблишментом приведет к тому, что альманах окажется на Западе и будет там издан. Это с одной стороны. С другой стороны, и Ерофеев, и ты были лично заинтересованы в таком издании, потому что вас не печатали. Другие заинтересованные лица стали составителями, остальные в это дело попали по-разному. Кто с Аксеновым дружил, кто хотел легализовать вторую половину своей жизни. Как, например, Сапгир, у него была легальная половина жизни — детские стихи и мультфильмы, и нелегальная — авангардистские стихи. Как Высоцкий, которому только птичьего молока не хватало, но он хотел быть поэтом, хотел быть признан как поэт. Нет, дружок, акция эта не была литературной, эта акция была направлена против политической цензуры, существовавшей в государстве с начала власти большевиков, — то есть против этого строя она была направлена и лишь потом против Союза писателей, который только в таких советских условиях и мог существовать! Далее: Аксенов уезжает. В пролете вы с Ерофеем, зачинщики. Липкин с Лиснянской, вышедшие из Союза, страдают больше всех. Кто-то тут же включает задний ход и снова возвращается, как блудный сын, в официоз. Именно так представляется история «МетрОполя» недоброжелательному, но вполне трезвому взгляду.

Е.П.: Значит, так. Дураков мы из себя не строили, поскольку ими не были. Мы действительно довольно агрессивно говорили о том, что Союз писателей неправильно устроен. Вот Фазиль Искандер, например, которого трудно заподозрить в неискренности или расчете, он на секретариате сказал, что это — шулерство, когда у Попова, то есть меня, три положительные рецензии в издательстве «Советский писатель» на книжку, и на основе этих трех положительных рецензий пишется отрицательное редзаключение. Это был бунт внутри Союза писателей, и я не собираюсь строить из себя борца за права человека.

А.К.: Бунт прямой, открытый.

Е.П.: Но никто ведь из нас не кричал: «Долой советскую власть!» Предлагали, в общем-то, некоторые меры, чтобы эта власть была, допустим, еще краше. В той стенограмме даже у Василия Павловича есть слова: «Так пускай еще богаче будет наша литература». Это он в ответ на разглагольствования кого-то из начальствующих совписов о том, что мы и так живем в замечательное время, когда печатаются крайне острые вещи, например, в деревенской прозе. Такие аксеновские, да и наши фразы можно считать, конечно, уловками, они и были частично уловками, но сейчас, когда прошло уже столько лет и врать решительно незачем, я думаю, что была в таких репликах некая конформистская истина, желание расширить размеры клетки, в которой мы все сидели. Мы хотели создать прецедент, приемлемый хотя бы для части советского начальства. Еще раз привожу к собственной невыгоде пословицу алданских бичей «Мы не из тех, что под танки бросались и первыми входили в города». Потому что, как говорится, возможны были варианты и компромиссы, понимаешь? И — сеанс саморазоблачения продолжается! — ты заметил, например, что в альманахе нет настоящих диссидентов — ни Войновича, ни Владимова, ни Копелева? Потому что нас в этом случае тут же обвинили бы в том, что мы создали антисоветскую диссидентскую контору. А официальный писатель Трифонов, например, которого Аксенов позвал в альманах, отказался и честно сказал: «Ребята, у меня своя игра». Он в это время печатал в американском «Ардисе» роман «Отблеск костра» — про расстрелянного отца, про репрессии тридцать седьмого. Не знаю, как там было с Окуджавой, не моя компетенция, Аксенов с ним одно время был в ссоре. Знаю про Евтушенко. Он меня однажды спрашивает: «Женя, почему вы не взяли меня в альманах “МетрОполь”?» Я отвечаю: «Мы с вами, Евгений Александрович, люди разного поколения. Я в альманахе отвечал за свое поколение, а ваш друг Василий Павлович — за ваше. Вот вы его и спросите, почему». Он говорит: «Если бы меня взяли, то никакого “МетрОполя” не понадобилось бы, мы бы и так все вопросы решили». — «Вот потому, наверное, и не взяли», — не удержался я. Так что в принципе дело «МетрОполя» не было дурацким или безумным предприятием. Оно имело шанс. Тем более что все это происходило в 1979 году, а в 1985-м уже перестройка началась, понимаешь? И в конце восьмидесятых «МетрОполь» вряд ли оказался бы таким же эксклюзивным, экзотическим предприятием. И я, ты знаешь, своей судьбой доволен. Потому что, извини за прямоту, я играл — и в конечном итоге выиграл. Но мог проиграть очень сильно, понимаешь? Впрочем, хватит об этом. У нас ведь книга о Василии Павловиче, а не обо мне.

  61