Линли с легким удивлением смотрел, как она размышляет над этими словами, по-прежнему держа вилку со спагетти у себя перед носом.
Наконец она кивнула, но выглядела при этом не очень довольной.
— Надеюсь, вы планируете присоединиться к этому раннему походу.
— Вряд ли я смогу допустить, чтобы дама бродила по предрассветному Южному Лондону в одиночку, — ответил Линли.
— А вот это хорошая новость.
— Рад слышать. Хейверс, зачем вы взяли вилку? Что вас так интересует в этих спагетти?
Она глянула на него, затем снова перевела взгляд на вилку, застывшую в пяти дюймах от ее лица.
— Как что? — спросила она, сунула спагетти в рот, с задумчивым видом разжевала и вынесла вердикт: — Над соусом им нужно еще поработать.
Джаред Сальваторе, вторая жертва убийцы (которого в следственной команде стали называть «Красный фургон», за неимением лучшего определения), жил в Пекеме, в восьми милях от того места, где было найдено его тело. Поскольку Фелипе Сальваторе, находясь в Пентонвилльской тюрьме, не мог указать точного местопребывания его семьи, Нката сначала отправился по последнему известному адресу, то есть в квартиру в дебрях квартала Северный Пекем. Это была местность, где с наступлением темноты никто не выходил на улицу без оружия, где копов не жаловали, а территория была поделена между бандами. Здесь совместное проживание являло свои худшие стороны: унылые ряды сохнущего белья на веревках, натянутых между балконами и водосточными трубами, поломанные, лишенные шин велосипеды, тележки из супермаркетов, брошенные ржаветь, и мусор во всех своих ипостасях. По сравнению с Северным Пекемом родной квартал Нкаты выглядел как Утопия в день открытия.
По адресу, который числился за семейством Сальваторе, Нката никого не нашел. Он обошел всех соседей, но те либо ничего не знали, либо не хотели ничего говорить. Наконец сержант отыскал человека, заявившего, что «придурковатая корова со своими сопляками» была изгнана из дома после монументальной битвы с Навиной Крайер и ее командой, все члены которой происходили из квартала Клифтон. Дальнейшая судьба семьи Сальваторе была неизвестна. Но, получив новое имя — то бишь имя Навины Крайер, — Нката смог продолжить поиски в Клифтоне, куда он и отправился в надежде раздобыть хоть какие-то сведения о Джареде Сальваторе.
Навина оказалась шестнадцатилетней девушкой на поздней стадии беременности. Проживала она вместе с матерью, двумя своими младшими сестрами и парой карапузов в подгузниках; чьи это карапузы, за все время разговора Нкаты с девушкой так и не стало ясно. В отличие от обитателей Северного Пекема Навина горела желанием поговорить с полицией. Однако она долго всматривалась в удостоверение Нкаты, еще дольше разглядывала самого Нкату и только после этого впустила его в квартиру. Ее мать на работе, сообщила она сержанту, а остальные — очевидно, она имела в виду сестер — пусть сами за себя отвечают. Она провела Нкату на кухню. На обеденном столе высилась гора грязного белья, а воздух казался густым от запахов детских подгузников, использованных по назначению.
Навина прикурила сигарету от горелки на закопченной газовой плите. Ее живот выпирал так далеко, что было удивительно, как девушка умудряется стоять прямо. Под тонкой тканью ее леггинсов просматривались толстые, как черви после дождя, вены.
— М-да, почти вовремя, — заявила она неожиданно. — И что это вдруг у вас загорелось? Я почему спрашиваю: в следующий раз хочу знать, с какого края за вас браться, чтобы толку добиться.
Нката попытался разобраться в услышанном. Судя по всему, она ожидала визита из полиции. Если учесть информацию, полученную от единственной жительницы Северного Пекема, способной к диалогу, то можно сделать вывод, что Навина сейчас говорит о последствиях (каких именно, еще предстояло разобраться) ее столкновения с миссис Сальваторе.
— Одна женщина в Северном Пекеме… — проговорил он. — Она говорит, что вы, может быть, знаете, где сейчас находится мать Джареда Сальваторе. Это правда?
Навина сузила глаза. Она сделала глубокую затяжку (настолько глубокую, что Нката поморщился от боли за ее нерожденного ребенка) и выдула через ноздри дым. Посмотрев на Нкату, она углубилась в изучение своих ногтей на руках — покрашенных ярко-розовым лаком, как и ногти на ногах. Наконец она медленно произнесла:
— Что насчет Джареда? От него слышно что-нибудь?