Нагнувшись к ушку сидевшей у него на коленях Дианы, Валерик понизил голос:
– И вообще, скорее бы все это закончилось, правда? Нам было бы чем заняться. Моя госпожа ведь хочет преподать мне пару уроков?
– Да-да, – рассеянно прошептала Диана, уже давно выработавшая у себя рефлекс спокойно реагировать на все пошлые и дикие ремарки супруга. – Ты был очень плохим мальчиком, и я тебя накажу.
На самом деле наказать ей хотелось бы старшую сестру Валерика, Арину. Конкретно так наказать, не возиться со всякими плеточками из секс-шопа, а просто вот взять и по стенке размазать!
Мать растила Валерика и Арину одна, вкалывала на нескольких работах, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Поэтому Арина была вынуждена сидеть с младшим братом. Конечно, девочке это совершенно не нравилось, и за малейшую провинность она издевалась над ребенком, ни в чем себе не отказывая. Сестра хлестала братишку ремнем по голым ягодицам, колола иголками, привязывала к стулу. Результаты такого «воспитания» изломали его психику так, что помочь не может ни один доктор. То есть врачи с удовольствием говорят с Валериком о прошлом и настоящем, получают немаленькие гонорары. Но сделать так, чтобы у мужа наступала эрекция без всех этих мазохистских выкрутасов, никто не может – ни психологи, ни сексологи. Валерик на самом деле больше всего на свете хотел бы быть как все, жить как все. Он не получает никакого удовольствия от особенностей своей сексуальности, наоборот – в глубине души, несмотря на все свое добродушие, чувствует ущербность. Он похож на наркомана, постоянно увеличивающего дозу; ему необходимо чувствовать боль, причем все более и более сильную…
По-человечески, конечно, Валерику можно только посочувствовать. Другой бы на его месте, не обладающий таким здоровым пофигизмом, уже давно в психиатрическую больницу бы загремел. Но это сочувствие, увы, ничуть не меняет ужаснейшую ситуацию. Тонкая прекрасная женщина, знаток классической литературы и просто красавица, вынуждена жить с грубым извращенцем…
«Ой, что же это я? – спохватилась Диана, краем уха прислушиваясь к разговору. Кажется, люди всерьез обсуждали, а не пойти ли им посмотреть на труп. Вот было бы здорово к ним присоединиться! – На самом деле, грех мне теперь на жизнь жаловаться. Сейчас я буду заниматься совсем другими делами. Я увижу смерть, почувствую ее ледяное дыхание; узнаю, как она высасывает жизнь, до последней капельки».
Сквозь собственные мысли нервно пробивалась Цветаева:
- – Все же в час, как леденеет твердь
- Я мечтаю о тебе, о смерть,
- О твоей прохладной благодати —
- Как мечтает о своей кровати
- Человек, уставший от объятий.
Ей сразу же вторил Бродский:
- – Запомнить,
- как сползают по стеклу мутные потоки дождя,
- искажая пропорции зданий,
- когда нам объясняют, что мы должны делать.
- Запомнить,
- как над бесприютной землей
- простирает последние прямые руки
- крест…
И от этих стихотворных строчек сладко ныло сердце.
Настроение приобретало мрачную оживленность.
Диана Зарипова машинально отзывалась на ремарки мужа, прислушивалась к гулу разговора – и одновременно осознавала, что она лучше, выше и чище всех собравшихся здесь людей. Потому что ее выделила и отметила сама смерть…
«Я точно знаю, кто убил девчонку. Я напишу потрясающий роман. Я все смогу, – Диана смотрела на сгущающиеся за окном сумерки и улыбалась. Ее руки немного дрожали. – Сегодня – мой день, с этих потрясающих событий начинается новый этап моего творчества, новый этап всей жизни! Все будет уже по-другому. Я перешла Рубикон, возврата назад нет, и это прекрасно…»
* * *
– А мне как-то уже доводилось быть свидетелем. Соседа убили, тоже милиция приезжала. Так я всю ночь не спала, показания давала. Так медленно все это происходит, пока опросят, пока запишут все.
– Ну а как бы вы хотели? Тут все-таки человека прирезали. Нелогично как-то было бы, если бы все по домам разъезжались как ни в чем не бывало.
– Как жаль Вадима, такой приятный мужчина. Он, наверное, очень любил свою сестру. И девушку жаль.
– А, Вадим – это такой бугай, который с Таней приехал? Я уже подумал – что это ее любовник. Такой кабан здоровый и пришить может. Нет, ну, если Таня – его сестра, это, конечно, все меняет…
– Непонятно вообще, кто мог совершить такое! Какая дикость! А ведь вроде все мы – такие приличные безобидные люди. Может, это официантки?