— И это по-твоему можно назвать сердечной встречей двух братьев? — развел руками Джеффри и с деланным укором покачал головой. — Я-то надеялся, что после столь долгой разлуки и прижмешь меня к своей широкой груди, облобызаешь и…
— Я нынче не склонен к бурным проявлениям чувств, — насупился Стивен.
— Понимаю. — Джеффри присел к столу, вынул из висевших на поясе ножен длинный кинжал и отрезал себе кусок холодной оленины. — Я очень даже хорошо понимаю тебя, дорогой Стивен. Я приехал в середине ночи и, признаюсь, надеялся хоть немного поспать после утомительного пути, но где там! Из-за стены, разделяющей наши комнаты, доносились такие протяжные стоны и оглушительные вопли… — Он покачал головой, нанизал на кинжал изрядный кусок мяса, отправил его в рот и, пряча улыбку, продолжал:
— Ну и голосистая же особа была у тебя в спальне минувшей ночью! Понятно, что после ее бурных ласк тебе не до объятий, даже братских.
— Ты приехал погостить? — Стивен намеренно оставил без ответа высказывания Джеффри.
— У меня нет времени на дружеские и родственные визиты. Я приехал, чтобы обсудить с тобой весьма важные вопросы. Король занедужил. Придворные лекари уверены, что болезнь не опасна, однако он поторопился на всякий случай назначить Ансельма архиепископом Кентерберийским.
— Значит, Руфус уверен, что не встанет с одра.
— Похоже.
— Но какое отношение все это имеет к тебе и ко всем нам?
— Я надеюсь обрести в лице Ансельма надежного и сильного союзника, который станет противиться попыткам Руфуса обескровить Кентербери.
— Но ты не уверен, что ваш союз будет прочен, не так ли? — Стивен проницательно взглянул на брата.
Джеффри вздохнул и, отодвинув тарелку, откинулся на спинку стула.
— Конечно, я не ожидаю от Ансельма теп лоты и сердечности, с какими относился ко мне покойный Ланфранк. Тот многое умел прощать, на многое смотрел сквозь пальцы. Ансельм же, боюсь, при всех своих многочисленных достоинствах слишком прямолинеен.
— И ему может показаться диким, что его архидиакон до сих пор не принял положенные обеты?
— Да, вот именно, — мрачно кивнул Джеффри и со вздохом отложил кинжал. Его красивое лицо выразило досаду. — Он уже расспрашивал меня об этом.
— И что же ты ответил? — Не рассчитывая на откровенность брата, Стивен, как ему казалось, догадывался, какие именно грешны поступки и побуждения мешали Джеффри произнести слова монашеского обета.
— Что я — не Ланфранк.
— И слава Богу! Аминь, — подмигнул ему Стивен.
— У меня есть и другие новости, — улыбнувшись в ответ на шутку брата, сказал Джеффри. — Мой придворный осведомитель сообщил, что в скором времени король потребует от меня полного отчета о доходах Кентербери, в особенности же о количестве рыцарей и воинов, находящихся под моим начатом.
— Возможно, этот интерес его величества связан не с подготовкой к войне, а всего лишь с назначением Ансельма архиепископом, — задумчиво проговорил Стивен. — А вот мне велено было тайно осмотреть Карлайсл и сообщить королю о готовности этой крепости к штурму и осаде.
— В настоящую минуту, — уверенно заявил Джеффри, — Руфус думает вовсе не о вторжении в Шотландию, а о близящейся смерти и старательно, дотошно и скрупулезно припоминает все свои грехи — большие и малые, в коих и исповедуется его высокопреосвященству Ансельму.
— Но что будет, когда он начнет выздоравливать? И разве только Руфус может нарушить мир? По-моему, кровавый злодей Малькольм жаждет вернуть земли, которые считает своими и денно и нощно мечтает о нападении на Нортумберленд!
— Ты прав, — вздохнул Джеффри. — К сожалению, у нас есть все основания сомневаться в лояльности Кэнмора. Этот варвар уже столько раз нарушал свои клятвы!
Стивен помрачнел, вспомнив об огромном ущербе, причиненном его северным вассалам последним вторжением войск Малькольма, Тогда у многих из них были уничтожены посевы, и Стивену пришлось помочь им деньгами и зерном. Не сделай он этого, мелкие землевладельцы и их вилланы могли бы поумирать с голоду. Ему еще предстояло расплатиться с воинами-наемниками, участвовавшими в той кампании. Вот на это, в частности, и должны были пойти деньги из приданого Адели Бофор. Внезапно Стивен поймал себя на том, что думает уже не о войне и ее последствиях, а о своей белокурой пленнице. Что же заставляет эту юную девушку так упорно хранить свою тайну? И стоит ли ее тайна той жертвы, на какую она пошла ради ее сохранения?