3 
— Приехали!.. — Он вскочил на ноги. — Франкфурт, между прочим, в двух часах отсюда!.. Дай мне шкалу твоей верности, чтоб я знал черту, за которой ты говоришь себе: «До сих пор я ему верна — а вот тут всё, моя верность кончается, тут я свободна!» Где эта шакалья шкала? Где эта чертова черта?.. Очевидно, у вас, баб, это как автобусные проездные: в этой зоне я еще верна, а отсюда уже все, можно блядовать?.. Так, что ли?.. Я еще понимаю, когда ты подолгу где-то торчала, это понять можно… — Он сделал затяжной глоток. — Но Франкфурт-то — вот он, рядом!.. Сколько же километров и дней отделяют тебя от измены?.. Где точка отсчета?.. Год в Италии на курсах?.. Понятно — далеко и долго, аргумент. Полгода во Франции на стажировке?.. Ясно, само собой, жабоедов попробовать. Три месяца на отдыхе в Испании?.. Как же, сам бог велел: солнце, сальза, тореро, паэлья, серенада, кастаньеты… Две недели во Франкфурте?.. Конечно, почему бы нет?.. У этого губы толсты, у того хвост узорен!.. А полчаса, дверь соседа?.. А?.. Забежать, освежиться на минутку?.. Вот что такое шлюха, ясно теперь тебе?.. Все, с меня хватит. Я не хочу быть с женщиной, которая трахается с заезжими персами. Кстати, будь жив твой дядюшка-эсэсовец Пауль, он бы тебя научил, как должна вести себя настоящая германка!.. Жила бы ты при Гитлере, он бы тебе показал персов с неграми!.. Живо бы в концлагерь угодила, гадина! Там тебе место!
Тяжело дыша, он принялся напяливать второй ботинок без носка. Тот не лез, он плеснул остаток вина на пятку, втиснул ногу в ботинок, сунул окурок в бутылку и послушал, как он там шипит и ворочается.
— И любовь наша пусть так же умрет. Хватит.
Сказал и ушел, хлопнув дверью так, что рамы задрожали в окнах и зазвенела посуда.
После ухода зверя я долго сидела у окна, следя за мятущимися ветвями за окном и укоряя себя за глупость. Но как понять этого варвара?.. То он требует, чтобы ему всё рассказывалось, то вдруг начинает свои истерики по пустякам?!
Звонок телефона. Я не сразу сняла трубку, думая, что это он и лучше не отвечать
— наверняка напился вдрызг. Но это была подруга, Ингрид.
— Эй, Моника, как делишки? Хорошо, что ты позвонила! Он опять разозлил меня! — пожаловалась я. — Причина?.. Как всегда… Да, конечно… Но темперамент хорош в постели, а не в жизни… Он не дает мне дышать… Я, наверно, сама виновата, не надо было связываться. Другой менталитет, другая культура…
— Или бескультурье, — откликнулась Ингрид. — Я считаю, что быть мачо — это бескультурье, дикость, средневековое варварство!
— Просто он другой… У них там другие понятия…
— Вот пусть убирается в свой Мачоланд и там свои законы диктует — тут у нас другие правила. И старый он уже, из другого поколения. Старый другой. Second hand 1 , словом. Сколько ему?
— Под сорок.
— Ну, а тебе?.. Чего же ты хочешь?.. — сказала Ингрид. — Хотя выглядит он ничего. А что вообще ему надо?.. Почему он тебя мучает?..
— Ревнует.
— А ты не давай поводов! Если дикого пса не дразнить, он не будет кидаться. Чего ты языком мелешь?.. Ляпнула что-нибудь?..
— Да, про перса того. Ну ерунда же это?..
— И зачем языком молоть на свою голову?.. Не говори ничего — и баста!.. Что он, у тебя между ляжками сидит, что ли?.. Ты что, не знаешь этих болванов мужиков? Из мухи слона делают, а настоящих слонов не замечают. Плюнь! Пошли лучше сегодня в Ледяной дом. Йогги приглашает всех на шампанское, он купил новую машину. Такая красивая, агатовый кабриолет, БМВ. Там и диско будет ночью. Йогги к тебе неравнодушен. Он хорошая партия, не то что твой оборванец. Доминант проклятый! Отшей его скорей! Всё, чао, мио Гио, больше не звони, забудь мой номер!
— Не твое это, — окрысилась я. — За своими любовниками следи!
— Ладно, не шуми.
Ингрид собиралась еще посплетничать, но я поспешила отвязаться от нее и опять уставилась в свое отражение в окне.
В голову лезли тоскливые потухшие глаза зверя и то, как он не мог найти носок и беспомощно заглядывал повсюду, а я в это время сидела на носке, думая удержать его таким образом. Но нет, не помогло. Он ушел, бормоча свои колдовские проклятия и так хлопнул дверью, что сосед ойкнул в открытое окно: «О Боже!»
Дорезывая салат — зачем пропадать добру? — в сердцах злясь на свой язык, я чувствовала что-то вроде угрызений совести, в которых не хотела себе признаться. И в самом деле, почему я не могу рассказать ему о том, что было?.. Почему не имею на это права?.. Почему должна лгать?.. Кто он, в конце-то концов?.. Кто может мне что запретить?.. Никто. Ни отец, ни любовник, ни муж, которого я пока иметь не собираюсь. Нет, я никому и никогда не лгала, и ему тоже не собираюсь. Он спросил, что за синяки на коленях, я и ответила. И нечего скрывать. И никому не позволю командовать собой, что-то запрещать или разрешать. Даже ему, которого, кажется, люблю. Так, по крайней мере, иногда кажется, хотя что такое любовь — я точно еще не знаю, каждый раз спрашиваю себя: «Может быть, это то?..» — и не знаю ответа.
3 
