Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
52 
Из компании опробовавших «Принцессу Грезу» после первых боев в живых остался только Глубинин, и пакет достался ему.
– Не побоюсь этого звука, – Необутов искусно издал губами кишечный выхлоп, – нам крышка! Вредный какой! – сказал с досадой Необутов и, оставив Глубинина, переполз к Мишелю и Николаше. – Угадайте, что означает «ejaculatio praecox»? – Мальчики, недавние гимназисты, были удивительно схожи меж собой, сентиментальные и назойливые. – Подсказываю – это то, чего больше всего боятся наши возлюбленные… – интриговал Необутов.
– Красного террора! – отозвался восторженный Николаша.
Глубинин подарил Николаше браунинг и теперь запоздало спохватился: «Такой разве что застрелиться сумеет».
– Преждевременное семяизвержение! – козырнул отгадкой Необутов.
Глубинин спешно дочитывал письмо: «Помните историю о дочке дворника и дочке домовладельца? Невинными крошками они играют, ласкаются вместе и в одиночку. Под влиянием воспитания желание самоудовлетворения у дочки домовладельца пропадает, сознание же создает картину подавленности. У дочки дворника нет конфликта с моральными нормами окружения, нет и вытеснения. Она легко переходит от самоудовлетворения к половой жизни. И что в итоге? Истеричка с высокими духовными запросами и подвальная дура, которая и замуж выйдет, и ребенка родит… Марксисты правы, утверждая, что дворянство, буржуазия выродились как классы. Мы, похотливые, заласкали себя в детстве, потом тщательно обо всем забыли. Но подсознательное не церемонится и губит нас… Глупости! Глупости! Простите, милый Александр, я скучаю, маюсь… Влюбилась! Что тут такого?! Любовь – не порок, но большое свинство… Храни вас Бог…»
– Знаете, Глубинин, у меня есть мечта, – Необутов был бледен, и губы его налились чернильным фиолетом, – в некоторой губернии – публичный дом, и все шлюхи от меня беременны…
Через мгновение Необутову осколком снаряда разнесло череп. Где-то далеко, почти на линии горизонта показалась вражеская пехота.
Глубинин поднялся:
– Предпосылкой развития человека явилось прямохождение. Не ползайте, господа!
С винтовкой наперевес он нескоро пошел вперед, чуть оглянулся. За ним, полусогнувшись, крались солдаты его роты. Глубинин видел узкий участок пространства через пасмурный туман, и этот участок оставался единственно реальным; все остальное теряло объемность, уплощалось до театральных декораций…
Глубинин остановился, не в силах пошевелиться. Мимо пробежал гимназист Николаша с браунингом в вытянутой руке. В другой он держал окровавленную голову гимназиста Мишеля.
2
«Есть я или нет? – гадал Глубинин. Его уложили в телегу. – Я истоньшаюсь, испаряюсь, просачиваюсь сквозь сено. Я затеряюсь в сухих стеблях, никто не найдет, не потревожит…»
– Как вы себя чувствуете, штабс-капитан? Моя фамилия – Ставровский.
Пухлая клетчатая бонна откидывает уголок перины: «Вставайте, Александр, уже утро!» Он растаял под теплом перины, растекся хворым потом, постель впитала его, мальчик может спать вечно. «Что за шутки, Александр!» – Бонна смотрит в пустую кроватку.
Глубинин не способен пошевелиться. Он рассредоточен по частицам, он – перина.
– Ни пуха ни пера!
– Пусть земля ему пухом будет!
Одетый лакеем человек с садовыми ножницами захотел распороть его матерчатое брюхо. Глубинин сделал чудовищное усилие, объединился в тело и выскочил из перины.
– Абазьев! Астазьев! Помогите штабс-капитану!
Мерно раскачивается маятник: чет-нечет, чет-нечет, чет-нечет, чет-нечет. Бутылочный окорок летит в циферблат.
Сознание, кружась, проваливается за частокол темных фигур.
– Неужели летаргический сон, доктор?
– Ах, ублажите женское любопытство…
– Летаргический сон есть определение собирательное, скорее беллетристическое. – Черепаховый стетоскоп холодит грудь Глубинина.
– Вот мило!
– Я бы назвал это мнимой смертью.
– Да вы поэт, Анатоль.
– Зябкий, потливый…
– Достоин анатомического театра!
Голоса расступились, и неожиданная граммофонная игла впилась в мозг, за жилы вытягивая нежного Собинова:
- В вашем доме, как сны золотые,
- Мои детские годы текли.
- В вашем доме вкусил я впервые
- Упоительный сбор конопли.
– Браво! Остановите граммофон!
Унесся подхваченный криком Собинов, и вступил сводный хор.
– Любит русский народ говорить напевно!
52 
