Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
42 
Сани стояли на дороге, и шелковой прозрачности девица обмахивала Матвея совиным крылышком.
– Я твои печали по болотам разогнала, – усмехнулась девица.
С поклонами приблизились боярышни в кокошниках, подвели Матвею оседланного теленка с иконным лицом. Провожатым вызвался медведь с бубном. Вскочил Матвей на теленка и поехал. Впереди медведь – в бубен стучит и поет ангельским голосом.
Добрались они до высоких земляных хором. У входа вкопан граненый крест, а к кресту привязан козел. Матвей постучал в дубовую дверь. Вышла старуха со свечой, седые космы до плеч. Матвей шагнул за ней, и захлопнулась, как приросла, дубовая створка.
Поначалу Матвей думал, что у него в голове хрустит, присмотрелся – кости, а от них смрад поднимается. Вертелась на языке молитва, но старуха предупредила:
– Матвей, святое слово в домовище обручем давит, – и рот Матвея наполнился лезвиями и булавками, а ноздри мясом забились.
Закончился коридор, стены разошлись, потолок поднялся, задрожал слабый свет, и Матвей увидел большой котел на огне.
Из котла вынырнул синий утопленник:
– Не бойся, Матвей, я твой папка, утонул еще ребенком – за двоеженство. Прыгай ко мне, купаться будем!
Матвей попятился, тут старуха бултыхнула Матвея в котел, а утопленник начал усердно охаживать мочалкой. Матвею стало щекотно и приятно, он уронил голову на лягушачий папкин живот и уже отстраненным взором изучал свое тело, сделавшееся синим и распухшим, а потом – белым и тонким.
Старуха прильнула к Матвею и холодом надула ему две пышные груди. Сняла серпом голову Матвея, положила между ног, расчесала гребнем так, что волосы из сивых и редких превратились в густые и вьющиеся, точно срамные, и насадила голову обратно на шею. Старуха потерла ладони, вспыхнула зеленой искрой лучина. Тогда она вытянула из зуба нить и села ткать Матвею рубаху. Обмытого Матвея обрядили в свежее, и журавли понесли комариное его тело в Египет.
Он очутился в величественном саду. Время остановилось здесь, под куполом покоя и сумрака, может, тысячу лет назад, только длинные ветви, полные цветов, разрастаясь, оплели полурухнувшие расписные стены. Вдруг полилась музыка, воздух закачался, и быстрые солнечные веники вымели тени из сада. Изображения на стенах налились красками, заплясали фигурки в париках и юбках, сад наполнился шумом райских крыл, топотом копытец, шуршанием лапок. То там, то здесь показались мордочки пугливых грациозных тварей.
Выбежали, наигрывая на смешных дудках, толстоносые карлики в двуцветных трико с оттопыренными гульфиками. Откуда ни возьмись толпы прелестных курчавых амурят окружили Матвея. Он только нагнулся их приласкать, но увидел, что у малышей острые клычки и злые глазки, и не решился.
Гул разноязычных голосов оглушил оробевшего Матвея.
Эфиопы с гирляндами бус, мускулистые бородачи в туниках, гладколицые ораторы в тогах, волхвы в небесно-голубых плащах, горбатые старухи, нагие юноши с выступающей сетью вен по всему телу, женщины в накидках до пят, хмельные калеки, пророки на орущих ишаках – все это людское море затопило каждый клочок садового пространства.
Последней въехала запряженная шакалами сияющая колесница. Стоящий в колеснице выглядел ослепительно прекрасно, один глаз его был солнце, другой – луна.
Глубокий, хрустальный по тембру голос над садом объявил:
– Полюбовный Спаситель всех людей живущих, Светлый Жених!
Красавец благосклонно кивнул и ступил на землю. Тотчас поднялась гибкая змея с красным венчиком на голове, чтоб служить опорой его руке. Жених вел на цепи отрока, который выгибался и щелкал зубами.
Женщина с угольными глазами подтащила к Жениху шелушащегося, в язвах, мученика. В паху мученика лиловела огромная шишка.
Женщина пояснила:
– Ему яблоко подбросили ядовитое, он отравился, и отравленное семя вспучилось…
Евнух-слуга подал Жениху стальной прут. Жених протянул руку, и между пальцами у него вспыхнула вольтова дуга. Прут накалился в ладони, и Жених с милосердной улыбкой ткнул алым острием прута в жуткую опухоль. Разлезлась кожа, семя брызнуло во все стороны, страшно застонал мученик и пал замертво.
– Смерть святая, и плоть святая, – иронично сказал Жених.
Грянул всеобщий смех. Матвей всматривался в трясущиеся от безудержного веселья лица и с удивлением отмечал, что никто из присутствующих в отдельности не издает звуков. Казалось, смех звучит независимым, всеобщим фоном, а люди воспроизводят только маску смеха.
42 
