Простите, что я, может, подло поступил, истязая вас, а вот сейчас умираю, хотя смерть моя – всего лишь конец какого-то начала, наступившего в момент зачатия…
Я обнаружил себя лежащим на диване, среди упившихся гостей, торжественно удостоверился, что оказался тверд в любви к жизни, и решил, что пора учудить такое, от чего поседеют дети…
Ощущение трезвого равновесия полностью возвратилось, слившись в могучем симбиозе с громыхающей яростью, и я победно возвратился в комнату, где измывались над моим бессильным телом невидимый и его прихвостни.
Жалобно тренькнул выключатель, и яркий свет ударил, как копыто. В комнате никого не было, лишь разрушенный послепраздничный стол, съехавшая скатерть, мятая и в пятнах, разрозненные винные лужицы и скрюченные тельца окурков.
Я рванулся на кухню. Мерзость циничного разврата разила оттуда незримой конюшней…
Там находился только Саша. Завернутый в старый цветастый халат и перетянутый шерстяным платком возле поясницы, он, сидя на корточках, по-кошачьи настороженно испражнялся на расстеленную газету.
Увидев меня, Саша придушенно запричитал, обратив в мою сторону мутное старушечье лицо:
– Вот до чего эти падлы довели… За ногу к батарее привязали, я, блин, в сортир попасть не мог. И это в своем доме!
Саша шумно зарыдал и, ловко преобразовав газету в неуклюжий сверток, протянул ее мне:
– Во имя вечной дружбы, спусти в унитаз.
По какой-то закономерной случайности газета порвалась, и на пол посыпались экскременты, маленькие и плотные, как огурцы.
Я отступил на шаг и тревожно закричал:
– А Наталья моя где?!
Саша, кланяясь, отвечал:
– Ушла, ушла, милый… Как ты напился, так и ушла. Говорила, что видеть тебя не может такого, собралась и ушла, много часов как ушла.
– Душу мне она изорвала, – разоткровенничался я. – Скажи, может, все только приснилось – тебе поверю!
– А кто его знает, – сурово молвил Саша, – раз пьян был, нет истинного знанья… Одни предположения горькие… – Он задумчиво вытер о халат руки и грустно предложил: – Ты бы отвязал меня, а то пальцы, блин, не слушаются, – и с брезгливой застенчивостью подергал привязанной ногой.
– Телефон есть у вас? – черство не расслышал я, увлеченный собственным несчастьем.
– Ты в окошко покричи, вдруг услышит, – с неожиданным сарказмом посоветовал Саша и угрюмо помочился в раковину.
– Нет, не услышит, далеко она, – безразлично прошептал я и ушел, почувствовав себя круглым сиротой.
Просящий, как у цыганки, приплюснутый голос выплыл из темноты: «Молодой человек, вы меня извините, можно вас попросить об одной услуге?»
Женщина говорила осторожно, с глубокими паузами.
Я тут же развернулся и пошел на этот загадочный голос, пока он не материализовался в какое-то подобие серого бесформенного мешка, с широким, мерцающим сальной белизной лицом. Бурая челка опадала на прищуренные плутоватые глаза, извивались пиявчатые губы.
– Вы не могли бы позвонить мне домой, я имею в виду, моему мужу?.. А то я уже час здесь стою, и никого не допросишься. Вы единственный, кто подошел, я бы так до утра стояла. Всего лишь позвоните мужу и спросите, пришла ли домой Наташа…
При одном звуке проклятого имени густая волна давешней обиды мягко ударила по затылку, а в животе запрыгали горячие зайчики.
С трудом успокоив пляшущие внутренности, я сдавленно произнес:
– А почему это нельзя сделать самой?
Женщина жеманно полыхнула блестящими, как у жабы, глазами.
– Он меня так любит, так любит, но я хочу, чтобы он меня немножко приревновал и полюбил еще больше…
– Когда ты придешь домой, он убьет тебя! – восторженно предсказал я.
– Нет, нет! Что вы… Он меня так любит… Позвони и скажи: «Коля! А Наташенька пришла домой?» Только обязательно – «Наташенька», – прошептала женщина и уверенно взяла меня под руку.
Я увидел невдалеке навесную будочку с телефоном.
Наташа еле плелась и протяжно ныла:
– Не лети, у меня болит нога… и животик. У меня было опущение, нет, опускание матки… Я не могу быстро ходить… Я не могу носить тяжелое… Я не приспособлена к семейной жизни, но два раза была замужем… – Наташа порхнула в будочку и растроганно сказала: – Только отвернись и не подглядывай. Я не хочу, чтобы ты запоминал мой номер… – А через несколько жужжащих секунд судорожно сунула мне трубку, сдавленно шепнув: —…Обязательно – «Наташенька»!..
Прокисший голос с противным украинским акцентом коротко поинтересовался: