34 
— Здравствуй, Кейтлин.
— Привет, Мейсон. — Кейтлин постаралась, чтобы голос ее звучал оживленно.
— Как ты там?
Сжав трубку, Кейтлин на миг прикрыла глаза. Вот уже неделю ей не давала покоя одна и та же мысль: у Мейсона есть женщина.
— Прекрасно, — буркнула она. — Лучше не бывает.
— На ранчо все в порядке?
— На ранчо тоже все прекрасно. Зачем ты звонишь, Мейсон?
— Просто чтобы услышать твой голос.
— Так я и поверила.
— Так иногда поступают, Кейтлин.
— Только не ты. От тебя звонка не дождешься — если только тебе чего-то не нужно.
Он хмыкнул.
— Я так плох?
— Ты еще хуже, — мрачно констатировала она. — Так зачем ты все-таки звонишь? По-настоящему — зачем?
Голос Мейсона звучал беззаботно.
— Я думал, ты знаешь.
Конечно же, Кейтлин знала, и все же звонок Мейсона почему-то застал ее врасплох. Она вдруг поняла, что дрожит, и это неприятно поразило ее. Прежде чем продолжать разговор, ей надо взять себя в руки.
— Знаю, — неохотно признала она.
— В конце недели истекает срок выплаты остатка взноса по закладной. Ты сможешь заплатить?
— Мейсон… Мейсон, да пойми же ты… Я надеялась, что сумею, но не выходит. Мне нужно время.
— Боюсь, ничем не могу помочь.
— Ты хоть понимаешь, как это трудно для меня — просить?
— Тебе вовсе и не нужно просить. Деньгам есть альтернатива. На прошлой неделе ты с удовольствием оказала мне услугу, и взнос уменьшился вдвое.
На прошлой неделе мне не надо было выбирать вечернее платье для другой женщины, зло прокомментировала про себя Кейтлин.
— Ты ведь понимаешь, о чем я говорю?
— О платье. — Она постаралась, чтобы в голосе не было горечи. — Ты хочешь, чтобы я помогла тебе выбрать платье для твоей подруги.
— О, как мило, что ты об этом помнишь.
— Что, если я откажусь? — скорее по привычке, чем надеясь на чудо, попробовала торговаться Кейтлин.
— Тогда ты не оставишь мне выбора.
Той ночью Кейтлин сидела у туалетного столика, глядя на гордость и радость своей бабушки — деревянную шкатулочку с ручной резьбой на крышке. И, наконец, медленно и неохотно повернула ключ.
Внутри, на голубом бархате, покоилось кольцо, подаренное ей бабушкой на шестнадцатилетие — изумительная старая работа, изумруд в окружении мелких бриллиантов.
Словно наяву услышала Кейтлин бабушкин голос:
— Твой дед подарил мне его в день нашей свадьбы. Сейчас ты слишком молода, чтобы носить его, но, надеюсь, когда подрастешь, оно доставит тебе радость.
— Я буду хранить его вечно, — заверила тогда Кейтлин любимую бабулю.
Вечно…
Пальцы Кейтлин дрожали, когда она вынула кольцо из шкатулки и надела на безымянный палец правой руки. Бабуля, милая, подумала она, что бы сказала ты о беде, в которую я попала?
Через несколько дней Мейсон вернется на ранчо требовать платы. Проще всего было бы еще раз съездить с ним в магазин: Кейтлин Маллин, богатая шлюшка, конечно же прекрасно сумеет выбрать платье, в котором предстоит блистать на банкете даме Мейсона.
Но она не могла сделать этого. Мейсон требовал от нее слишком многого. Даже независимо от женщины в его жизни — Кейтлин не надо было ничего о ней знать, чтобы ненавидеть, — она не могла позволить себе плясать под дудку Хендерсона. Ни за что, если хочет остаться независимой и сохранить гордость. Мейсон играл с ней, и она не желала, чтобы это продолжалось.
Проблема в том, что у нее нет наличных денег. Есть только кольцо, ее единственная драгоценность, и надежда, что, продав его, можно выручить сумму, дающую возможность удержаться на плаву хоть какое-то время.
— Прости меня, бабуля, но, думаю, будь ты жива, ты поняла бы, что у меня нет выхода, — прошептала Кейтлин, давясь слезами.
На следующее утро, едва рассвело, Кейтлин отдала распоряжения ковбоям и уехала. Куда едет, она не сказала; предупредила только, чтобы ее не ждали раньше следующего вечера.
Кейтлин пожалела, что под рукой нет фотоаппарата, когда Мейсон явился на ранчо за деньгами. Уверенный, самодовольный, он, казалось, считал само собой разумеющимся, что Кейтлин ждет его, ждет, готовая к поездке в город.
Его глаза сузились, когда Кейтлин протянула ему конверт.
— Что это?
Кейтлин мило улыбнулась.
— А как ты думаешь?
Мейсон открыл конверт и вытащил чек.
— Да будь я проклят! — На его лице отразилось изумление.
34 
