Особенно,... 
76 
Вот это обстоятельство и препятствовало принятию окончательного решения: возвращаться мне домой, в С., или нет.
Я не знала, что мне делать. Совершенно запуталась в своих проблемах. И только желание увидеть Варнаву, хотя бы несколько минут побыть рядом с ним или – невероятное блаженство! – прикоснуться к нему, толкало меня в спину и заставляло подумать о возвращении домой.
Не давало покоя и чувство долга по отношению к теперь уже покойной Тане… Разве не по моей, пусть и косвенной, вине она погибла в Лазаревском? Ведь она была в «моем» платье… И какую роль в этом мог сыграть Юра?
Вспомнив о Юре, я вдруг подумала, что он мне приснился – настолько неожиданно он пришел и ушел, оставив в душе лишь тяжелый и вязкий туман, имя которому страх…
Навряд ли он причастен к смерти Тани, иначе бы не пришел ко мне и не рассказал о ней, да и платье бы не привозил, кто его просил об этом?
Во всяком случае, о Юре у меня осталось самое хорошее впечатление: ну знает человек что-то, о чем не может рассказать первому встречному, но ведь приехал же ко мне, предупредил…
Существовала еще одна версия, связанная с платьем. А что, если кто-то здесь, в Адлере, видел меня в… Стоп, меня еще никто не успел здесь увидеть в платьях Пунш, потому что после того, что произошло в Свином тупике, я надела на себя старое выгоревшее льняное платье и соломенную шляпу, превратившись в пугало. В них и прилетела в Адлер…
В платьях Пунш видели только Таню! Сначала в красном роскошном платьице на пляже, в кафе, где официант и принес ей записку от этого Юры, черт бы его побрал! А потом в белом платье «от Пунш» она поехала на свидание с ним в Лазаревское…
У меня разболелась голова. И немудрено: ведь Таня могла им рассказать, что платья эти – и красное и белое – не ее, а какой-то Валентины, которая живет в Адлере по такому-то адресу… Ведь дала же она мой адрес Юре, так почему бы ей не назвать его тем, кто, вероятно, имеет отношение к кейсу?
От этой простой и ясной мысли меня бросило в пот, я вскочила и стала собираться как сумасшедшая. Побросав в сумку все необходимое, я уже хотела выбежать из квартиры, но услышала резкие, словно уколы в зубной нерв, звонки… Звонили, не прекращая, очень долго… Кто-то пришел по мою душу, кто-то хочет увидеть меня, услышать меня, убить меня…
Вжавшись в угол, я замерла, слушая, как трещит выламываемая кем-то входная дверь…
* * *
Они не успели договорить, как на почту ворвалась женщина и, кинувшись к одному из окошек, за которым работали женщины-операторы междугородной связи, крикнула:
– Там.. в парке, где аттракционы, девушку сбросили с колеса обозрения… Все туда побежали!.. – И, выпалив все на едином дыхании, выбежала, махнув кому-то невидимому в пространстве рукой, словно без нее там, в парке, нечего и делать…
– Господи, да что же это за такое? Виталий, пойдем, может, это имеет какое-то отношение и к нашему делу… Ох уж мне эти курорты и отдыхающие, бизнесмены и эта несносная жара…
Казалось, все население Лазаревского, но на самом деле лишь бездельники отдыхающие, охочие до всякого рода зрелищ, бросилось в парк поглазеть на происшествие.
– Знаешь, людей здесь так много, что они напоминают мне полчища тараканов, – не выпуская руку Скворцова, пробормотала Смоленская, продираясь сквозь толпу на набережной, спешащую в сторону парка, и чувствуя, что еще немного, и сердце ее не выдержит духоты, невыносимой влажности, такого невероятного скопления людей. Пот заливал ей глаза, сердце ухало в груди, грозя в любую минуту остановиться или застрять где-то в горле. – Старость – не радость…
– Да брось ты, Екатерина Ивановна, уже пришли. – Виталий остановился первым и придержал Смоленскую, приобнял ее и прижал к себе: – Отдышись… Видишь, оцепление?
Возле колеса обозрения милиционеры едва расчистили площадку и проезд для милицейских и санитарных машин. В тот момент, когда Смоленская с Виталием пробрались к ближайшему милиционеру, толпа расступилась, и санитары в белых халатах пронесли мимо них носилки с телом, прикрытым простыней.
– Подождите минутку! – Смоленская предъявила появившимся откуда-то людям в штатском – явно следователям и операм, приехавшим на место преступления, – свое удостоверение и попросила открыть лицо погибшей.
Внимательно изучив ее документы, человек, представившийся следователем Сочинской прокуратуры, сам приподнял край простыни.
С минуту посмотрев на белое, с разбитым носом и содранной кожей на правой скуле лицо девушки, Смоленская чуть заметно вздохнула и, прошептав: «Слава богу, не она», – отошла в сторону.
76 
