70 
– А где же лошадь? – изумленно спросите вы, вылезая из покореженного автомобиля и таращась на судорожно мечущегося туда-сюда худого нервного мужика с сигаретой в зубах.
– Какая к черту лошадь? – остолбенеет от неожиданности он. Впоследствии выяснится, что он ехал с дачи и до первой крови ругался с женой. Жена была недовольна его зарплатой, он был недоволен ее целлюлитом. Дети сидели на задних сидениях и орали, они были недовольны обоими. В таких условиях он, конечно же, никак не мог смотреть на дорогу. Ему было не до дороги. Поэтому он закономерно не увидел вас, хотя вы и стояли на красном светофоре, совершенно одни на пустынной проселочной дороге. И вам, собственно, в голову не пришло таращится в зеркало заднего вида, в ожидании скрытой угрозы сзади. В конце концов, вы-то ожидали лошадь! Хотя, конечно, после этого случая, а в особенности после мучительного ремонта машины и судорожных попыток со стороны этого умельца вам недоплатить, вы будете старательно смотреть в зеркало заднего вида, готовые в любой момент увернуться от очередного снайпера. Но знаете, какая вероятность того, что вам удастся снова попасть в эдакий переплет? Верно, такая вероятность ничтожно мала. Высшие силы уж придумают что-нибудь новенькое, чтобы не дать вам заскучать. Собственно, примерно это самое и произошло с Москвой, когда моему сыну Константину исполнилось тридцать дней. На дворе стоял все еще теплый, но уже не убедительный октябрь. Со дня на день ожидались холода и дожди, отчего у меня на душе периодически скреблись кошки. Так, не слишком сильно, но все-таки.
– Чего ты депрессуешь? – возмущалась Динка, которой как ишаку приходилось и работать, и терпеть Костины вопли по ночам. – Обещала же излучать счастье.
– У меня послеродовая депрессия, – отмахивалась я. – Скоро зима. Это очень, ОЧЕНЬ грустно. Будет холод.
– И что?
– Ничего, – отворачивалась я. На самом деле, конечно, больше всего меня расстраивали вовсе не природные условия, хотя перспектива ходить в нарядах, похожих на слои лазаньи, где всевозможные тряпки будут как «бабка за внучку, внучка за жучку», меня не радовала. В конце концов, я не готова быть репкой. Но самым страшным была полнейшая тишина со стороны Константина. В конце концов, он прекрасно знал, где я обитаю. И прекрасно понимал, что я уже точно должна была родить. И чего? И ничего! Никакого интереса к моей персоне, равно как и к персоне новорожденного, который, как ни крути, мог бы быть и его сыном. Такого рода мысли сами собой, невольно стучались в мои пустые и занятые только кормлением мозги. Но Динке я ничего этого не говорила, потому что всякий раз как разговор заходил о моем супруге, она странным образом деревенела и впадала в уныние. Ее бодрые «все образуется» и «конечно же, он вернется» так плохо сочетались с интонациями, которыми она это говорила, что я прекратила даже мимолетом затрагивать эту тему. Мы просто жили, как в старые добрые времена, когда мы только-только приехали в Москву, и нам не на кого было полагаться, кроме друг друга. Я убиралась, готовила еду (что очень радовало Динулю, поскольку готовлю я классно), кормила сына, гуляла с ним и стирала белье. Домохозяйка на пять с плюсом. Динка притаскивала продукты, один раз как самый настоящий папаша помогла мне вытащить Костика на ежемесячный осмотр, и иногда выпускала меня в одиночку пройтись по вечерним улицам, «чтобы поставить на место крышу», как она сама выражалась. В общем, мы жили, как нормальная, добропорядочная тихая семейка. Тот факт, что я все время, постоянно жду какого-то знака от Константина – старшего, почти не бросался в глаза. Но однажды случилось событие, которого никто никак не ожидал. Что-то типа той самой лошади, вылетевшей из-за угла и подминающей под собой ни в чем не повинных прохожих. В некоторой степени, все было даже хуже. Как если бы в районе Красной Площади завелся действующий вулкан, который неожиданно взял, да и залил раскаленной лавой сердце нашей Родины. Однажды вечером Динка вошла в квартиру, бросила сумку в прихожей и сказала:
– Все кончено! – После этого она села на пол и уткнула лицо в ладони. Я с Костиком на руках изумленно смотрела на Динку в позе, совершенно ей не свойственной.
– Что случилось?! – испугалась я. – Ты заболела? Что-то с мамой?
– Мой фонд лопнул, – сквозь слезы сказала она. Я вздохнула с облегчением. Надо же, фонд лопнул. Велика беда!
– Ничего страшного, прорвемся, – примирительно сказала я. Динка посмотрела на меня с жалостью, с которой смотрят на смертельно больного, которому только что сообщили, что он обязательно поправится.
70 
