81 
– Так всегда и бывает, – мудро кивнула Динка, сплевывая семечку на грязь проселочной дороги. Начать новую жизнь в Петушках – что может быть извращеннее. И, тем не менее, надо сказать, что с тех пор, как мы покинули Москву, нам стало гораздо легче. Во-первых, полностью прекратилось то моральное давление, которое оказывали на нас Динкины кредиторы. Отчего у нее, например, улучшился цвет лица. Или, возможно, это произошло из-за чистого сельского воздуха. А я, наконец, перестала чувствовать себя маленьким нелепым ничтожеством, которое никому не нужно. Потому что я точно знала, была уверена, что хоть моей маме, а я была очень, очень нужна. Она с такой нежностью, с таким счастьем приняла нас с Костиком, что я утешилась наличием хоть кого-то, кто рад появлению ребенка также как и я.
– Ничего, что я одна? Без мужа? – на всякий случай уточнила я.
– Ничего? Да плевала я на твоего мужа, – с неожиданным оптимизмом отреагировала мамуля, не проявив ни одного признака расстройства от позора дочери.
– И я тоже, – бодро кивнула я. – Я тоже плевала.
– То есть, если бы он тебя не бросил, было бы, конечно, лучше, – сыграла «в обратку» мама, – но раз уж так получилось, я хоть повожусь с внучком. У-тю-тю, моя конфетка. У-тю-тю, моя детка!
Кроме того, что я гармонично перекинула заботу о сыне на мою неожиданно любвеобильную мамулю, я сама вдруг почувствовала, что, наконец, прихожу в себя. Прихожу в себя после этой долгой нервной беременности со всеми моими мыслями про отцов ребенка, после родов, который потрясли меня и почти в буквальном смысле вывернули наизнанку, после Динкиного краха и этого странного кризиса, устроенного самими московскими властями. Кто-то на нем потерял все (умники типа Дудиковой), кто-то остался ни с чем, потому что дома, которые не были достроены к моменту падения цен, больше никто строить и не собирался. Кто-то, более умный и прозорливый, теперь осторожно ждал, когда цены упадут окончательно. За зиму шкала опустилась до отметки в полторы тысячи за метр, я знаю, потому что Дудикова от безделья вела мониторинг происходящего. То есть, упали уже вдвое, если сравнивать с моментом, когда Динкин фонт неожиданно накрылся медным тазом.
– И это совсем не предел, – уверенно говорила она. – Квартиры стоят по два месяца и не продаются. Падение будет продолжаться. Эх, мне бы сейчас мои сорок штук!
– Ты представляешь, сколько людей сейчас это говорят? – взывала к ее разуму я.
– Да уж. Все те, кто вложился в эти дутые новостройки, – вздыхала она. Да, наше положение, конечно, было сложно назвать радужным и сияющим перспективами, однако мы, как уцелевшие в самом пекле беспорядочной бойни, безусловно, чувствовали себя неплохо. Зима заморозила до времени все наши стремления и мечты, засыпав слоем мягкого снега воспоминания и расстройства. За всю зиму не происходило абсолютно ничего. Я не работала, сидя на шее у матери. Мы жили также скромно и бедно, как и в детстве, только теперь это не производило на меня такого тягостного впечатления. Динка подрабатывала кассиром в местном сбербанке. Никто из наших старых знакомых не стал тыкать в нас пальцами со словами «все-таки их выперли из Москвы. Кто бы сомневался», что было бы вполне ожидаемо и естественно. Все люди мечтают о переменах, но большинство никогда ничего не делает, чтобы они состоялись. Зато те, кто пытался и проиграл, вызывают у всех чувство глухого удовлетворения. Вот, мол, все правильно. Мы правильно делали, что не рыпались. Однако нам так никто ничего не сказал. Возможно, что говорили у нас за спиной, но мне показалось, что нас просто приняли обратно как своих. И не стали строить никому не нужных домыслов, влезать в душу. Люди в нашем родном городе были расслабленными и спокойными. Они никуда не спешили, никому не завидовали и точно знали, что за зимой придет весна, а за весной лето. А другого ничего не произойдет, как ни старайся. Так не лучше ли расслабится и накипятить самовар?
– Чайку? – заглядывая в нашу комнату, спрашивал Дениска, с которым мы когда-то вместе воровали яблоки в соседских садах.
– С удовольствием, – кивала я, натягивала валенки и бежала к ним, в их пятистенок. У Дениски имелась толстая гостеприимная жена и трое разнокалиберных деток, вечно копошащихся на теплой русской печке. Мы вдумчиво потягивали из блюдец ароматный чай, разговаривали о погоде, о рыбалке, которую обожал Дениска, о детях, которых обожали все. И это было прекрасно. Прелесть перемешанного как хороший коктейль, деревенского колорита с его маленькими покосившимися срубами и заборчиками из штакетника, и пятиэтажек с горячей водой и канализацией, этими городскими «удобствами» потрясала меня. Тишина и красота елей, покрытых снегом, приносила в душу покой. В самом деле, я была вполне готова, что вся моя будущая жизнь будет состоять из сидения с коляской на детской площадке, любования красотами природы, молчания и чаепитий в соседских домах. Я с удовольствием сплетничала на лавочках с другими мамашами. Мне нравилось готовить недорогие блюда из овощей – единственного неиссякаемого продукта в силу наличия у всех собственного огорода. Когда мы с Динкой смотрели по телевизору новости, казалось, что телевизор – это аквариум, в котором живут диковинные рыбы, переплывающие из одного мертвого города в другой. Москва, Нью-Йорк, Токио, Лондон, Бангкок…землетрясения, бури, цунами, смены политического режима, засухи и пожары в Европе – новости, которыми кормят мир, казались нам здесь, в Петушках, надуманными, бессмысленными, лишними. Почему людям интересно только горе и несчастье других. Почему журналисты обсасывают только смерти, войны, катастрофы и чужое грязное белье?
81 
