Особенно,... 
12 
— Да? — тут же уставились на него озадаченно они. – И какая? Вы говорите, не стесняйтесь…
— Да понимаете, тут такая штука… Не умею я есть один! Вот хоть режьте меня на куски - не могу проглотить, и все, когда в одиночестве ужинаю… Может, составите компанию? А? Или ты, Петр, меня выручишь?
— Да! Да, конечно! Я – конечно! – обрадовано и благодарно воскликнул Петька, снова в надежде подняв глаза на упаковку сарделек, и даже руку вверх потянул, как за школьной партой сидя.
— Петя!! – отчаянным хором воскликнули Василиса с Ольгой Андреевной, моментально прочувствовав всю эту грустную ситуацию, и так же грустно замолчали, боясь поднять на Сашу глаза.
— Как тебе не стыдно, Петя… — прошептала Ольга Андреевна и чуть не заплакала от жалости к внуку, и вовсе ей не хотелось его стыдить…
Да. Гордость, говорят, штука чудесная. А когда она еще и умная, то чудесная вдвойне. Когда она знает, чувствует, что надо потихонечку отойти–отползти на второй план и уступить свое место ее величеству простоте, которая, бывает, в определенный момент не менее чудесна, чем эта самая гордость и есть…
— Бабушка, ну вот скажи, ну что нам за жилец такой попался, а? – вдруг звонко и весело произнесла Василиса, будто распоров с треском образовавшуюся тяжелую пленку–паузу. — Чего нам опять не повезло–то так? Проблемы у него всякие гастрономические, видишь ли, психозы–комплексы…Не жилец, а наказание сплошное на нашу голову! Ну что делать – давайте уже, варите быстрее ваши сардельки–мардельки, будем вас выручать…
— Один момент! – радостно и благодарно подхватил эту ее тональность Саша и успел таки подмигнуть по–мужицки совсем уж убитому бабкиным грустным гневом Петьке. — Где у вас тут кастрюльки–мастрюльки? Петр, подсуетись, помоги мне на первых порах…
Ольга Андреевна улыбнулась расслабленно, откинула голову на спинку самодельного своего кресла–каталки, стала следить отрешенно за образовавшейся этой дружной кухонной суетой, пока глаза ее не затуманились слезами. В сотый уже раз мысленно проклянув свой жестокий инсульт, она в сотый же раз мысленно обратилась и к богу, поблагодарив его и за умницу–внучку свою Василису, и за доброго и необыкновенно искреннего внука Петечку…
— А вы правда телемастер, или Петька не понял чего? — спросила Василиса, когда они уселись за стол второй раз, получается, ужинать Сашиными сардельками.
— Правда. А что?
— Да так… Не похоже просто…
— Ну да, вы правы, Василиса. Я не совсем телемастер, если честно. Я этим себе на материальную жизнь зарабатываю. От нее, от материальной–то, никуда ведь не денешься!
— Это уж точно… — вздохнула грустно Василиса. – Никуда не денешься…
— А живу я, получается, другим делом…
— А каким, если не секрет?
— Вообще–то секрет, конечно.
— Ой, да ладно! У вас, Саша, знаете ли, все секреты на лице написаны! Небось, романы тайком пишете?
— С чего вы взяли?
Саша отложил вилку и, сцепив домиком свои крупные ладони и положив на них подбородок, уставился на Василису удивленно и заинтересованно. Она улыбнулась ему дружелюбно и почти по–женски кокетливо, порядочно откусила от сардельки и зажмурилась от удовольствия , и непонятно было, что ей в сложившейся ситуации нравится больше – такое его внезапное внутреннее смятение или забытый вкус хорошей дорогой еды. Ольга Андреевна взглянула на внучку с легким укором, легко дотронулась до Сашиной руки:
— Вы не сердитесь на нее Сашенька, пожалуйста. Она у нас такая вот девушка, прямая да своеобычная…
— Да нет, я не сержусь, с чего вы взяли? – широко улыбнулся Саша, продолжая разглядывать Василису. – Самое странное, знаете ли, — права она. В точку попала.
Я действительно романы пишу… И действительно тайком…
— А почему? – тихо спросила Василиса.
— Что – почему? — так же тихо переспросил ее Саша.
— Почему тайком–то? Или вы о чем неприличном пишете, а?
— Да наоборот, скорее…
Саша замолчал и вмиг будто отодвинулся, посерьезнел лицом, погрустнел глазами. Исчезло, растворилось сразу и общее поле их дружного общения, легкой, радостной простоты. Василиса, почувствовав эту быструю перемену, переполошилась вдруг:
— Саша, я вас обидела, да? Правда? Обидела?
— Да нет же, Васенька, что вы, — грустно улыбнулся ей Саша. – Меня вообще, знаете, очень трудно обидеть. Практически невозможно.
12 
