18 
– Может, шампусика взять? – протянул к ней руку Боб, обнимая за плечи. – Ты как насчет шампусика? Любишь?
– Не знаю. Я не пью. Я никогда не пила раньше.
– Иди ты! – насмешливо отстранился он от нее. – Что, правда? Ну, тогда ты лихо начала…
Соня промолчала, отвернулась к окну. Ночной город шелестел мокрыми листьями, мелькал быстрыми огнями, из динамика тихо лилась печальная музыка битлов. Затылок водителя тихо-отрешенно покачивался в такт этой музыке, и Соня вдруг страшно ему позавидовала – наверное, все у этого мужчины в жизни хорошо…
Открывая ключом дверь квартиры, она оглянулась на стоящего за ее спиной Боба, посмотрела ему в лицо внимательно. В голове была полная сумятица. Прежняя ее жизнь, отстраненная, тихая и обустроенная, торопливо возвращалась в нее, спрашивала недоуменно – зачем?! Ты что?
– Ты чего? – улыбнулся ей Боб. – Так смотришь, будто я ограбить тебя собираюсь. Давай лучше поедим чего-нибудь, а? Я с утра ничего не ел…
– Я только яичницу могу, – пожала плечами Соня. – Ничего больше нет…
– Что ж, давай яичницу. А это твоя хата, да?
Он с интересом прошел в комнату, огляделся кругом по-хозяйски. Потом присвистнул разочарованно, хмыкнул, поддел небрежно пальцем листок фикуса, и тот закачался возмущенно. Дух Анны Илларионовны схватился за сердце, вылетел в хлопнувшую открытую форточку…
– А это что? Это твое, да? – потянул он со стола мамину тетрадку. – Ого, да тут стихи… Твои, что ль?
– Нет, это мамины. Не трогай. Положи на место.
– Тебе что, жалко? Значит, мама у нас поэтесса, да? Ну-ка, ну-ка…
Вздернув голову и картинно отведя руку в сторону, он продекламировал не без юродства, но с удовольствием:
- Позволь мне думать о тебе.
- И только о тебе.
- Не думать о тебе
- Так больно.
- Мне больно жить,
- Мне сладко ждать.
- Позволь мне думать о тебе.
– Не надо! Отдай! Положи на место! – бросилась отнимать у него тетрадку Соня.
– Да ладно, чего ты… – миролюбиво пожал он плечами. – Я ведь ничего… Интересные, кстати, стихи. Их можно на рэп переложить. У нас в институте чувак один рэпом увлекается.
– А ты вообще стихи любишь?
– Да так… – пожал он плечами.
– А читать? Читать ты любишь? Ты же в Институте культуры учишься, да?
– Чего ты привязалась – любишь, не любишь… Когда мне читать-то? Делать больше нечего, что ли? Вот проживу жизнь, пойду на пенсию, тогда и буду читать. А сейчас у меня более интересные занятия есть…
Он шагнул к ней, резко обхватил чуть пониже талии, с силой прижал к себе, потянулся губами к ее лицу. Соня вздрогнула, будто от ужаса, в па нике забилась, уперлась локтями ему в грудь, оттолкнула, выбираясь из скороспелых объятий. Парень обмяк, опустил руки, уставился на нее обиженно:
– Эй, ты чего?
– Ничего. Иди отсюда, Боб.
– То есть как это – иди отсюда? Ты ненормальная, что ли? Или это… развлекаешься так? В команде «динамо» играешь? Мы так не договаривались…
– А мы вообще с тобой ни о чем не договаривались, между прочим. Я же сказала – иди отсюда. Не хочу я ничего. И яичницу тоже тебе делать не буду.
– Слушай, ну это же нечестно… Я, как дурак, ехал, а ты…
– А что я? Ты же только что определил – ненормальная. И где-то ты прав, наверное… Точно, я – ненормальная… Так оно и есть…
– Во дура-а-а-к… – протянул он разочарованно, прикрыв ладонями голову, как тюбетейкой. – Во вляпался так вляпался… Нет, я думал, что динамщицы все давно уже вымерли… Это что мне сейчас, через весь город домой тащиться? Во дура-а-а-к… Нет, скажи, зачем ты…
– Не знаю. Сама не знаю. Честное слово. Извини.
– Да что, что извини! Она еще извиняется, главное. Идиотка…
Подталкивая парня в горестно-разочарованную спину, она вывела его в прихожую, открыла дверь.
Он шагнул за порог и, уже стоя на лестничной клетке, перед лифтом, обернулся, сверкнул в нее сердитыми глазами, приготовившись выговорить в ее адрес еще что-нибудь сильно обличительное, но слушать она уже не стала – торопливо захлопнула дверь, закрылась на все замки. Потом долго стояла под душем, смывая с себя наваждение ночного приключения. Не хотелось ни смеяться, ни плакать. Мысли на удивление текли в абсолютно противоположную, приземленно-бытовую сторону – а вдруг опять кран с горячей водой не захочет заворачиваться, как давеча? Что тогда делать-то? Всю ночь его караулить?
Кран завернулся на удивление с первого раза. Повезло. Обмотав мокрую голову старой рубашкой, поскольку новых полотенец в хозяйстве еще не завелось, она бухнулась спать, не отвлекаясь на производимые беспокойным духом Анны Илларионовны шорохи. Мыслей в голове никаких не было. «Завтра. Я подумаю обо всем, что со мной сегодня произошло, завтра», – проговорила она себе, засыпая, голосом Скарлетт О’Хары.
18 
