7 
И вот пока Романа Гончарова искали по городу, что называется, с фонарями и собаками, Вика, услышав про это, решила спасти Романа, разыскала его на старой мельнице, на заливе, где он часто писал свои картины, и предупредила о том, что его ищут. А поскольку выяснилось, что Роман действительно в тот день, точнее в тот вечер, который указывался в заявлении Марины Шелестовой, находился в гостях у Саши Воропаева, пианиста (но что там произошло, Вике он рассказывать наотрез отказался), то Вика предложила обеспечить ему алиби.
– Скажешь, что со мной был, я за тем и пришла… Люблю тебя, жить без тебя не могу, поэтому и разыскала тебя, поняла, что только я могу тебе помочь… Вот и скажем им всем, что вместе были здесь, на мельнице, что ты рисовал меня и слыхом не слыхал о каком-то там пианисте, который изнасиловал Шелестову.
Роман смотрел на нее и читал в ее взгляде такое неприкрытое желание, такую сумасшедшую подростковую, замешанную на эгоизме любовь, что понял – да, эта девчонка действительно сможет ему помочь, она сделает все, чтобы только выгородить его, даст ложные показания, которые помогут ему спастись от наказания за преступление, которого он не совершал, но при котором присутствовал. Он был там в ту ночь, у Сашки-пианиста, куда заявилась и Марина. Сначала Сашка играл им джазовые импровизации на старом немецком пианино, черном, с бурыми продолговатыми пятнами в местах, где когда-то крепились подсвечники, а потом они просто пили вино, пиво, Марина наливалась, как осеннее яблоко, соком, кровью и бесстыдством, и Сашка воспользовался ее состоянием… Потом предложил Роману последовать его примеру, но Роман ушел. Взял свой этюдник, с которым не расставался, и ушел. Он тоже выпил много, но понял из слов перевозбужденного Сашки, что девчонка была девственна, что на постели кровь…
И вот сейчас перед ним стоит его поклонница, сумасшедшая девчонка теперь уже из медицинского училища, влюбленная в него по уши и мечтающая отдаться ему точно так же, как и ее сверстница, чтобы потом, вернувшись домой под утро и переодевшись в полудетскую, в розовых слониках или поросятах, фланелевую пижаму, сесть за круглый стол в маленькой, хорошо протопленной, как топят газом все времянки в Марксе, комнате и, положив перед собой гладкий чистый лист бумаги, дрожащей от слабости и счастья рукой написать заявление о мнимом изнасиловании, адресованное какому-нибудь сонному, прокуренному насквозь следователю прокуратуры… Он не понимал этих девчонок и презирал их за доступность и легкомысленность. Он был старше их, семнадцатилетних, Роману в тот год исполнилось двадцать пять лет.
Роман привлек ее к себе, сладко пахнущую первыми заморозками и влажной шерстью длинного пальто, в которое она куталась, стараясь выглядеть старше, таинственнее, романтичнее, загадочнее. Ее черные кудри над высоким белым лбом, темные глаза и темно-малиновый рот обещали Роману серию портретов и великое множество бесплатных часов позирования – он вспомнил вдруг эту девчонку, которую рисовал однажды, у нее было стройное белоснежное тело с полной грудью и тонкими ногами…
А почему бы и нет?
– Спасибо тебе. – Он поцеловал ее в мятный ротик и прижал крепко к себе. – Тогда пройди, посмотри, как внутри мельницы, чтобы знать, вдруг спросят…
…Они пили кофе за маленьким столиком на мельнице, когда возле гигантской косматой ивы, закрывавшей окна, затормозила милицейская машина.
Глава 6
Саратов, июль 2005 г.
Женя сидела, утонув в кресле, напротив Аллы, задумчиво глядящей в окно, и профессионально, с трагическим выражением на лице, держала подобающую моменту паузу. Но недолго – ее жизнелюбие взяло верх, и она предложила:
– Выпьем?
– Выпьем, – вздохнула Алла, переводя взгляд с окна на ее вытянутое, как и сама Женя, бледное лицо с карминными губами. – Честно говоря, мне так хотелось с тобой напиться… ни с кем не хотелось, только с тобой. И вообще, тетка, если бы ты знала, как отвратительно я себя вела в Кемере, спуталась с администратором…
– Он хотя бы ничего был? – улыбнулась рекламными белыми зубками Евгения. – А, племянница?
– Очень даже ничего. Красивый, ласковый, как раз такой, какой мне и нужен был, чтобы немного подлечиться. И если бы не эта история с моими девчонками, я бы осталась там еще на месяц, чтобы окончательно прийти в себя. Представляешь, я вбила себе в голову, что мои любовные кемерские похождения не имеют никакого отношения к Натану, к его памяти, словно это вообще другая жизнь началась, вернее, старая продолжилась… Ты знаешь, я всегда к этому легко относилась: сегодня – один, завтра – другой… Никого не любила, жила спокойно, счастливо и чувствовала себя сильной, здоровой и любимой. Но это до моего замужества. Потом – как отрезало. Я мужу ни разу не изменила, мы с ним так хорошо жили… Даже и не знаю теперь, смогу ли я полюбить кого-нибудь так, как моего Натанчика. И как же случилось, что он рано умер? Предательски по отношению ко мне рано. Непростительно рано. В Москве мне очень тяжело, все о нем напоминает…
7 
