Особенно,... 
89 
Устала я от этого города. От постоянного дождя и сильного ветра. Надоел он мне. В село хочу. Закончится сессия, уеду к бабушке.
Нам передали листок, на котором возле каждого предмета стояла цена за «удовлетворительно», «хорошо» и «отлично». Дешевле всего стоили зачеты. Листок принес Сулик. Не знаю, где он его взял. Замдекана — Сулика родственник. Дороже всего, как и предупреждали, Ума Саидовна. У нее «отлично» пятьсот долларов стоит. Хабибула Мусаевич толкнулся дешевле всех. Сулик просто собрал все наши зачетки, мы скинулись, он занес все вместе — и зачетки, и деньги. Только Оксана Одинцова не скидывалась. Она всю сессию будет сдавать сама. Посмотрим, как Хадижат Абдуллаевна ей поставит — ее не волнует, готова ты или нет.
У нас за сессию берут больше, чем на филологическом, но меньше, чем на экономическом и юридическом. Дядя говорит, там преподаватели совсем жируют. Если денег нет, студенты начинают продавать свои вещи. На филологический факультет приходили студенты с физмата и скупали у девушек по дешевке их трубки. Потом они их продадут дороже на каком-нибудь рынке. Им же тоже надо на сессию зарабатывать.
Еще в начале сессии дядя приехал в университет к нашему замдекана и толкнул мне почти все экзамены, кроме философии.
— А он, короче, сейф открывает, а там стопки зачеток стоят, — потом рассказывал дядя и хохотал, — короче, это все, кого он сам толкает. Потом передаст зачетки кому надо и снова их в сейф положит. Так они там и будут лежать до следующей сессии.
Нинушка даже не приходила на все экзамены. Все видели у нас на факультете Гамзата с толстой пачкой тысячных — он толкал за нее сессию. Какой позор, они же не женаты. Правильно тетя говорит, горбатого могила исправит. Ее хоть убьют родители, она все равно будет с Гамзатом гулять. На мой взгляд, не такая уж она красавица, но он — точно чудовище.
Сессия заставила меня немного забыть о Махаче. Хоть дядя все и толкнул, я за Сабрину волновалась. Кто ей толкнет? Исмаил еще не приезжал, хотя с его звонка только неделя прошла. Сабрина получила несколько «неудовлетворительно». У нас на курсе хватало таких, кому никто ничего не толкал, и они старались сдать сессию сами. Клянусь, эти преподаватели, они были такие добрые с теми, от кого взяли деньги, и такие строгие с теми, кто сдавал сам. Конечно — экзамены ведь их хлеб.
Только я все равно не могу понять — как они потом станут нам в лицо смотреть, мы же будем знать, что они покупаются. Клянусь, если б я купилась, я б себя уже человеком не чувствовала, потому что я же не сумка на рынке, которую можно купить. Я думаю, они во время второго семестра глаз на нас не будут поднимать, так им стыдно будет. Зачем, да, так жить? Я понимаю, когда, как дядя Вагаб, взял у кого-нибудь деньги, но про это же никто не знает, и ты ходи по улицам уважаемым человеком. А в университете все знают, сколько и у кого ты взял, потому что почти все сами тебе давали. Дядя говорит, их тоже понять можно — в городе другой работы нету, экономики у нас нету, заводов нету. На что людям жить? Хотя, Аллах, я бы не сказала, что люди в нашем городе так уж плохо живут — одежда у всех дорогая, машины-иномарки, салоны красоты полные, в праздники, клянусь, в ресторанах места не найдешь. Хотя в ресторанах я не была, но я же вижу, сколько дорогих машин возле них стоит.
Наступил тот день, которого я боялась, — экзамен по философии. У Хадижат Абдуллаевны, говорят, такое правило — она сама лично толкается, потом со всеми другими делится.
Наш курс стоял в коридоре рядом с аудиторией. Все заходили по одному. Как я буду давать деньги, волновалась я.
— Как все, — говорила Сабрина. — Положи деньги в зачетку. Зайдешь, и сразу зачетку ей на стол. Посмотришь, она Даже спрашивать тебя ни о чем не будет.
Первой вышла Фатима. Ее отец — художник, и она тоже притворяется аристократкой — медленно ходит, тихо говорит, всегда краснеет. Она уже засватана за московского банкира. Не видела картин ее отца, поэтому не знаю, на что этот банкир позарился. Фатима — маленькая, худая, как палка, а лицо у нее — Абидатке из нашего села позавидуешь. И глаза завистливые. Пусть хоть тысячу картин твой отец нарисует, пусть ты хоть сто раз себя аристократкой считай, пусть хоть так тихо говори, что все вокруг уши сломают, все равно зависть в глазах не спрячешь. Бабушка всегда говорила: чтобы понять, какой человек, надо ему в глаза посмотреть — в глазах душа отражается.
89 
