Парень резко повернул голову и прижал руку к плечу. Крылья всегда появлялись поверх одежды, если она была на нем, хотя Бэррин знал, что они есть и под одеждой, просто она им не мешает. А вот сейчас он, выворачивая шею, смотрел на гордость рода, и ему казалось, что при желании можно отцепить их как накладные или рюкзак.
Поначалу юноша даже обрадовался такому решению проблемы. Даже потянулся, чтобы осуществить задуманное, да так и застыл.
«Как же так – без крыльев-то?»
И стало еще более не по себе. Ведь отказаться от них – все равно что отречься от рода, от гордости предков, от себя самого. Разве можно так? Неужели Бэррины сдаются из-за трудностей? Тогда не лучше ли умереть, чем сломаться?
«Так ли?» Юноша закрыл глаза, потом еще для верности прижал к ним ладони. Да что же это с ним происходит?!
Неизвестно, сколько он так провел времени, однако в какой-то момент знаменитое упрямство Бэрринов пересилило.
«Гоблина вам лысого, – ругнулся он про себя. – Даже если помру, даже пусть так, а вот гоблина – не сдамся, не сломаете, уроды».
И парень поднялся на ноги и расправил плечи. Тяжесть крыльев все еще давила. Но уже как-то иначе. Будто то, что Златко с ней смирился, сделало ее не столь невыносимой.
И в этот момент земля под юношей разверзлась, и он начал куда-то падать, кружась, как в воронке торнадо, на бешеной скорости. Бэррин попытался расправить крылья, но тут оказалось, что их и след простыл. От страха и неожиданности закричал, однако звуков, кроме какого-то свиста, он не услышал. И понять, что творилось вокруг, было совершенно невозможно. Он падал так стремительно, что все просто сливалось перед глазами. Какое-то бесконечное переплетение серо-бурых цветов с резкими вспышками бордово-красного.
А еще – было холодно. Причем становилось все холоднее и холоднее. «Боги всемилостивые!» – подумалось юноше, и он всем своим существом рванулся вверх. Ведь быть так не может, чтобы его великолепные обожаемые синие крылья не пришли на помощь!
Златко вскрикнул от напряжения, отчаяния и боли и… проснулся. Подскочил на кровати, перепугав соседей по комнате.
– Что случилось, Синекрылый? – зло бросил тролль. О, он очень не любил, когда его будили в неурочный час.
– Кошмары, – тоже не стал любезничать в ответ Бэррин.
– А-а… – Грым снова лег, отвернулся от причины своей побудки и через миг захрапел.
Калли взволнованно блеснул синими очами, но ничего не сказал. Поколебавшись немного, последовал примеру тролля, особенно когда Златко улегся, чуть ли не с головой укрывшись одеялом.
И только стоило Синекрылому уснуть – а много времени на это не ушло, так кошмары возобновились. В этот раз Златко оказался уже в знакомой пещере, только теперь она плавно переходила в большой зал. Камень ее сводов явно был не обработан, а в центре находилось небольшое озеро, так что, скорее всего, это своеобразное помещение было создано самой природой. У воды находился уже знакомый высокий худощавый мужчина в балахоне из замши с бахромой. Он стоял боком, и было видно и серьгу в ухе, и кривоватый тонкий, очень характерный нос. Он его совершенно не портил, но в сочетании с многочисленными морщинами выглядел жутковато.
Шаман молча смотрел в воду. Златко нисколько не сомневался, что в ней видно каждый камушек, а, скорее всего, много больше – прошлое, настоящее, будущее.
– Явился? – разрезал прохладную тишину его резкий голос.
Златко перевел взгляд на лицо мужчины. Он не сменил позы, так что прочесть что-либо на его лице, заглянуть в глаза, было невозможно.
– Да, – ответил юноша, когда молчание стало просто невыносимым.
И тут Эзгио усмехнулся.
– Что – пришел замаливать грехи своих предков, а, Бэррин? – Шаман наконец повернулся, и Синекрылый еле удержался, чтобы не отшатнуться, столько злорадства и гнева было написано на его лице.
Внутри все просто заледенело. Юноша понимал, что вся эта и так полубезумная миссия фактически обречена на провал. Переубедить Эзгио не удастся.
«С другой стороны, просто повернуть я тоже не имею права».
– Типа того, – выдавил он из себя.
Сухие губы дернулись. От глаз шамана не укрылось все: и волнение паренька, и его обреченная подавленность, и то, с каким трудом он выдавливал из себя слова. И это невероятно забавляло Эзгио. Лениво он размышлял о том, как же легко из вот таких, немного неуверенных, но в принципе неплохих пареньков вырастают страшные монстры, которые так легко прикрываются высокими материями ради достижения каких-то не менее высоких и часто ненужных целей. А еще шаман знал – есть вещи, которые не простить. Никогда и никому. Ведь миф о всепрощении придуман для тех, кто слаб. Не только потому, что они не могут отстоять свою правоту. Скорее, чтобы они не стали сильными. Способный простить мягок, а такими легко управлять. И Эзгио это отлично знал. И ненавидел тех, кто так жаждал превратить людей в подобное пресмыкающееся, готовое оправдать свою слабость псевдодобротой и пседопрощением. А еще он точно знал, что груз вечной памяти может нести только сильный. И это отзывалось горьким удовлетворением в его сердце.