— О да! — перебил мастер. — Вергилий очень хорошо играет на пианино. Один исполняет «Венгерский танец» Брамса для фортепьяно в четыре руки. Он покоряет публику финальным фортелем — последнюю ноту берет хвостом. Посмотрите узоры на его ладонях и ступнях.
Генри взглянул и продолжил:
— Черные ладони и ступни покрыты… — Он смолк и, с другой точки посмотрев на конечности ревуна, закончил: — Испещрены узорами, похожими на серебряную филигрань.
— Отличное сравнение! — похвалил таксидермист.
— Предмет его гордости — хвост, который, превышая длину тела, обладает подвижностью руки и хваткой удава, окольцевавшего жертву…
— А также прекрасно координирован, — подхватил мастер. — Хвостом Вергилий играет в шахматы. Он…
Генри жестом его остановил:
— Хвост обладает хваткой удава, но вместе с тем так гибок и послушен, что им можно передвинуть пешку на шахматной доске.
Что еще отметила бы Беатриче? — подумал Генри и заглянул в обезьяний рот.
— Почему все забывают о его великолепных зубах? Или вот еще деталь, которую нельзя не упомянуть: красивые темные ногти — блестящие и чуть выпуклые, они посверкивают на всех пальцах, точно крупные росинки.
Генри понравилось говорить от имени ослицы.
— Прекрасно… замечательно… — бормотал таксидермист, строча по листку.
— Не могу обойти молчанием еще одну привлекательную особенность, которой славится его особь, — мех. — Генри пробежал пальцами по спине Вергилия. — Он мягкий, густой и блестящий; на спине оттенок краснокирпичный, а на голове и конечностях — скорее каштановый. Когда Вергилий взбирается на дерево или скачет с ветки на ветку, каждое его движение отточено и легко, он переливается, точно расплавленная медь, ослепляя меня, четвероногую, прикованную к земле ослицу.
— Вылитый Вергилий! — воскликнул таксидермист.
— Вот и хорошо.
Дать словесное описание того, что видишь, было совсем несложно, но Генри получил удовольствие. Он уже отвык от подобной работы.
— А что насчет вопля?
Таксидермист перемотал пленку и нажал «воспроизведение». В магазине Эразм тотчас откликнулся, но на него не обратили внимания.
— Качество записи неважное, — сказал Генри.
— Согласен. Ее сделали сорок с лишним лет назад в джунглях верховий Амазонки.
Казалось, вой доносится из далекого далека и, пробиваясь сквозь помехи, одолевает бездну времени и пространства.
— Не знаю… трудно охарактеризовать… — задумался Генри.
Под аккомпанемент Эразма таксидермист еще раз прокрутил пленку.
Генри покачал головой:
— Пока на ум ничего не приходит. Звуки описывать непросто. Да еще собака отвлекает.
Мастер тупо смотрел перед собой.
«Что, огорчен? Раздосадован?» — подумал Генри.
— Ладно, подождем, когда снизойдет вдохновение. — Он чувствовал, как наваливается усталость. — Знаете что? Я поразмыслю, а вы пока напишите мне о таксидермии. Особо не усердствуйте — так, черкните пару мыслей. Хорошее упражнение для писателя.
Таксидермист неопределенно качнул головой.
— Не хотите дать мне свою пьесу? — спросил Генри. — Я бы прочел и поделился впечатлением.
— Не хочу, — отрезал таксидермист. Решительная точка в отказе прозвучала как удар судейского молотка — обжалованию не подлежит, разъяснений не будет. — Возьмите плеер. Послушайте еще раз, пока размышляете.
Генри не стал торговаться.
— Я заметил, вы разглядывали череп на золоченом штыре, — продолжил мастер.
— Да, поразительная вещица.
— Это череп ревуна.
— Вот как? — поежился Генри.
— Да.
— Вергилия?
— Нет, его череп на месте.
†
Через полчаса истомившийся Эразм вытянул хозяина из магазина. Было хорошо вновь оказаться на свежем воздухе. Генри уже опаздывал на репетицию, но зашел в бакалейную лавку и спросил воды для Эразма. Продавец любезно подал миску.
— Интересный магазин тут за углом, — сказал Генри.
— Ага. Он там со времен динозавров.
— Что за человек его владелец?
— Чокнутый старик. Цапается со всеми соседями. Ко мне заходит лишь купить груш с бананами и отко-пировать бумаги. Ничего другого.
— Наверное, любит фрукты и не имеет копира.
— Наверное. Я поражаюсь, как он еще держится. Неужели кому-то нужны чучела трубкозубов?