Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
30 
— Благословение. Поцелуй руки, — вполголоса подсказывал Гонтарь.
Священник отдал кадило служке, взял мою руку и почтительно поцеловал.
— Кравчук! зтак-так-перетак! — сорвался полковник. — Куда суешься козлиной бородой?! Кто епископ? Ты ж епископ! Ты благословляешь. А он — целует. Он — руки лодочкой, морду опустил. Ты — на его лапы свою. Он поцеловал, ты маковку перекрестил. Не дергай ты бороду! Жарко? Свиридов, сегодня-то можно без бороды.
— А если он не схочет целовать? — зло поинтересовался епископ.
— Схочет! Руку бритую, надушенную… Ему ж тоже подскажут. Замнется — перекрести рожу его и — к стороне. Дальше. К-куда?! А гость-два? Цыгана осеняй, сто чертей твою мать совсем, крестом — и ушел. Девка — хлеб!
Взыграли рожки, гусли, сопелки, ядреная девка с лицом красным, какое бывает только у милиционеров, весело подбежала с пустым чеканным подносом.
— Девка: откушайте нашего хлеба-соли. Протянула — сама не разгибайся, пусть смотрит за пазухи! Глаз не опускай. Улыбнется — подмигни. Правым глазом. Один раз. Он откусил, жует. Хлеб передал цыгану. Девка, не разгибаясь, с пазух достает подарок. Слова: лада моя, я всю ночь сидела, тебя ожидала — ширинку вышивала. Ширин-ку?! Так? Что? Свиридов!
— Так точно, товарищ полковник. Так в книге. Ширинка — подарочный платок.
— В кни-иге? Свиридов, хорошо летаешь. Скоро сядешь! В книге. Он их читает? Ширинку всю ночь зашивала — что он, твою мать, подумает? Что мы к нему, извините за выражение, нескромную женщину налаживаем? Кто от музея?
— Я, товарищ полковник, — аукнулись из толпы. — Вместо ширинки можно — утирка. Утирка.
— И то. Девка!
— Лада моя, я всю ночь сидела, тебя ожидала — утирку вышивала. — Девка словно обжигалась словами, прогладила языком влажный рот и погрузила руку в тесные пазухи, прогнувшись вперед.
Полковник чвакнул, проведя по глазам рукой, выдохнул:
— Молодца, молодца… Дай бог всем. Девка убегает, подол приподнимается, видно белье… Цвет не указан, а надо. Свиридов, проверь, чтоб на утирке-ширинке вышили телефон, имя-отчество. Так… Казаки. Пошли казаки!
С бульвара тронулись и обогнули с гиканьем толпу два милиционера на саврасых лошадках.
— Выбегает девушка кормящая. Где кормящая?
— Тут! — В белых тапочках выскочила гимнастка лет двенадцати с острыми локотками и прогнула колесиком грудь.
Гонтарь смахнул с губ мегафон и просипел:
— Свиридов. Здоровей нет?
— Кандидат в мастера, — развел руками уязвленный прапорщик. — Чемпионка области.
— Чем она будет кормить? Президент станет ждать, пока у ей сосцы вырастут? Написано ж: девушка кормящая… А, извини, тут — кормящая голубей! Давай: покормила, сальто, мостик, колесо, взлетают тысяча голубей — возраст города. С памятника «Исток Дона» падает покров, струя воды возносит над площадью Илью Муромца со знаменами России и Объединенных Наций. Оркестр. Ликующие горожане оттесняют охрану, к гостю-один — не путать с черным — прорывается женщина со слепцом. Марш!
Толпа навалилась, над качнувшимися плечами образовавших цепь охранников женщина с изнуренным лицом подняла мальчика в синей майке, рыдающе заголосив:
— Коснись, избавитель! Прости маловерие мое, молю… — Малыш мучительно смотрел вверх, словно в переносицу ему упиралась невидимая рука, и так колотил ногами, что слетели сандалии.
— Ну. Задавят же бабу, — процедил Свиридов.
Я ошарашенно тронул малиновый лоб малыша — он трепыхнул головой и зычно гаркнул:
— Визу! Мамочка, я визу глазками! Солнце, травку, нас любимый город! Кто этот дядя?
— Спаситель твой, — захлебывалась, прижимая его и гладя, мать. — Сама не верю еще, молить будем за него…
— Ее оттесняют, — медленно читал Гонтарь. — Жми к себе шибче, чтоб не фотографировали. Главный врач города удостоверяет. Случай исцеления. «Скорая помощь» увозит. На углу Садовой и Первостроителя Мокроусова лилипута высаживаете, ребенка всаживаете и — на квартиру: ждать журналистов. Из народа выпадает старуха. Лариса Юрьевна, прошу вас, выпадайте.
Под руки охраны подлезла напудренная тетя в бархатном пиджаке и серебристо-шелковых штанах. Постелила у моих ног газету и тяжело опустилась на нее коленями, опираясь на руку раболепно нагнувшегося Свиридова. Подняла толстую руку в перстнях и браслетах мне под нос.
— Гость пытается ее поднять.
30 
